Таганка: Личное дело одного театра - [129]
Прежде всего, о сценарии. Материал, несомненно, слишком велик для изложения в принятых временных рамках. ‹…› Словам тесно, они стукаются друг о дружку, налезают одно на другое, не оставляя места для необходимой цезуры осмысления. ‹…› Кроме того, судя по реакции зрительного зала, зрители достаточно знакомы с творчеством Маяковского и можно было чуть более свободно располагать их памятью. ‹…›
Теперь о режиссуре. Она превосходна. Ее замечаешь, когда уже возвращаешься со спектакля. ‹…› Удручает только обилие перестановок с кубиками. Я понимаю, что скупость декораций продиктована как духом спектакля, так и стилем вашего театра. Но скупость средств должна усиливать их выразительность, а не комбинаторное многообразие. Чаплин в одном из фильмов проделывал с креслом-качалкой черт-те что, и это было оправдано. В качестве полярного примера можно привести спектакль богослужения в северных русских церквях.
Наконец, об актерах. ‹…› Полагаю, имеет смысл соблюдение определенной диеты, равно как и упражнения с камушками во рту. Игра стоит свеч.
В общем, работали неплохо. ‹…› Порой даже перебивали друг друга подобно школьникам, отлично выучившим урок. В отдельных сценах сердце начинало прыгать мячиком, отзываясь на эмоциональный ток со сцены. Мне понравился актер, читавший „Послушайте!“, и ведущая, стоящая справа. Должен извиниться за незнание фамилий. Я их непременно узнаю. Актрисе я очень благодарен за цветы, положенные к портрету, и за то, как они были положены. ‹…›
Вдруг все закурили. И в первых рядах стало невозможно дышать. Как курильщик с двадцатилетним стажем, я могу понять, но как зритель… По-моему, можно было обойтись без облаков. Есть и недопустимая небрежность: при смене сцен, прямо по ходу действия, актер, стоя рядом с рампой, в партере, бросает окурок на ковер и изящным движением учителя твиста гасит его. Мне так понравился ваш театр, его приятный интерьер, уютность зала, род и вид публики. Глядя на рваное и латаное покрытие сцены и на некоторые другие детали, нельзя сказать, что вас субсидирует Крёз. В этой связи небрежности определенного рода видеть не хотелось бы.
С великим к вам уважением. И простите, если что не так сказал» (Письмо от 21 мая 1972 года)[759].
Театр на Таганке стал своим для самых разных зрителей. В их числе можно было увидеть и людей, занимавших высокие посты в советской государственной иерархии, и оппонентов режима.
А. Вознесенский вспоминал: «На премьере „Пушкина“ я оглянулся — рядышком тесно сидели А. Д. Сахаров, В. Максимов[760], член Политбюро Полянский[761], писатели, космонавты, подпольный миллионер, диссиденты, либеральный партаппарат, светские львицы, студенты»[762].
Приславшая в театр письмо семья Котельниковых разделяла всех (или почти всех) театралов на «таганцев и прочих» Котельниковы причисляли себя к «таганцам» и объясняли почему.
«Москвичи весьма четко делятся по системам взглядов на „таганцев“ и прочих. ‹…›
Может быть, мы плохие театралы и потому пусть наше мнение не будет осуждением всех других коллективов, но только в вашем театре мы увидели этот дружный и близкий нам по духу коллектив. И именно поэтому мы можем и хотим ходить сюда так, как ходят к настоящим друзьям — без счета». (Котельниковы. Письмо от 4 июля 1967)[763].
«…и прочие»
Однажды в фойе театра, рядом с красным и черным ящиками, появился еще и желтый, с надписью — «Для воздержавшихся». Произошло это вечером того дня, когда в утренней газете «Комсомольская правда» было опубликовано письмо зрителей под названием «Театр без актера».
«Уважаемый Юрий Петрович! В фойе Вашего театра висит плакат, призывающий зрителя сообщить свое мнение о спектакле „Десять дней, которые потрясли мир“. Плакат требует категорических „да“ или „нет“, как бы не допуская возможности более сложных промежуточных ответов. Но как быть, если хочется сказать: „и да и нет“? Третьего ящика Вы не повесили. Это-то и заставило нас опустить свой ответ в обычный, нейтральный почтовый ящик, одинаково безучастный как к хорошему, так и к плохому мнению о Вашем театре.
Ваш театр — явление — безусловно, не рядовое. Более того, он меняет традиционное представление о театре вообще. Весь этот каскад непрерывно следующих друг за другом ярких режиссерских открытий поражает, ослепляет, захватывает. Это даже не находки. Находка — что-то редкое, единичное, случайное. А Вы разбрасываете свои открытия щедрой рукой направо и налево, словно берете их из каких-то неисчерпаемых запасов. Это, скорее, метод. Скорее, способ смотреть на вещи. Это талант, возведенный в степень повседневной нормы.
…в сферу воздействия на зрителя Вы вовлекаете едва ли не все пространство зрительного зала… Вы начинаете „обрабатывать“ зрителя еще в фойе, даже в вестибюле.
Ну и, конечно, свет… ‹…› Нельзя… не восхищаться сценой митинга и финальной сценой, когда мелькание…, какие-то скачки световых пятен, выхватывающих из темноты то одну, то другую группу людей, воссоздают напряженность, …вызывают иллюзию грандиозного скопления народа…
Да что там свет! Даже его противоположность — темноту — вы используете как художественное средство. Весь спектакль, за исключением отдельных сцен, идет в полутьме… как бы в отсвете костров и пожарищ. ‹…›
Трагедия Холокоста была крайне болезненной темой для Польши после Второй мировой войны. Несмотря на известные факты помощи поляков евреям, большинство польского населения, по мнению автора этой книги, занимало позицию «сторонних наблюдателей» Катастрофы. Такой постыдный опыт было трудно осознать современникам войны и их потомкам, которые охотнее мыслили себя в категориях жертв и героев. Усугубляли проблему и цензурные ограничения, введенные властями коммунистической Польши. Книга Гжегожа Низёлека посвящена истории напряженных отношений, которые связывали тему Катастрофы и польский театр.
«Нас, русских, довольно часто и в некоторых отношениях правильно сравнивают с итальянцами. Один умный немец, историк культуры прошлого столетия, говорит об Италии начала XIX века: „Небольшое число вполне развитых писателей чувствовало унижение своей нации и не могло ничем противодействовать ему, потому что массы стояли слишком низко в нравственном отношении, чтобы поддерживать их“…».
Цитаты, мысли, принципы, максимы, диалоги и афоризмы героев и героинь сериала «Летающий цирк Монти Пайтона» («Monty Python’s Flying Circus»):Когда-нибудь ты поймешь, что есть вещи поважнее, чем культура: копоть, грязь и честный трудовой пот!Мистер Олбридж, Вы размышляете над вопросом или Вы мертвы?Американское пиво – это как заниматься любовью в лодке: слишком близко к воде.В сущности, убийца – это самоубийца экстраверт.А теперь я обращаюсь к тем, кто не выключает радио на ночь: не выключайте радио на ночь.И многое другое!
В книге описана форма импровизации, которая основана на историях об обычных и не совсем обычных событиях жизни, рассказанных во время перформанса снах, воспоминаниях, фантазиях, трагедиях, фарсах - мимолетных снимках жизни реальных людей. Эта книга написана для тех, кто участвует в работе Плейбек-театра, а также для тех, кто хотел бы больше узнать о нем, о его истории, методах и возможностях.
Анализ рабочих тетрадей И.М.Смоктуновского дал автору книги уникальный шанс заглянуть в творческую лабораторию артиста, увидеть никому не показываемую работу "разминки" драматургического текста, понять круг ассоциаций, внутренние ходы, задачи и цели в той или иной сцене, посмотреть, как рождаются находки, как шаг за шагом создаются образы — Мышкина и царя Федора, Иванова и Головлева.Книга адресована как специалистам, так и всем интересующимся проблемами творчества и наследием великого актера.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.