Таежная богиня - [29]

Никита замолчал. Молчали все, зябко поеживаясь то ли от сырости, которая шла от реки, то ли от того, что сказал Никита.

— А как же быть с гениальностью художника?! Это что?! — нарушил паузу Сосновский.

— Гениальность, — нехотя и устало повторил Никита, — это когда ты видишь и чувствуешь то, что никто другой не видит. Это что-то запредельное. Есть такое понятие — социальная структура. Это законы, правила, традиции, это обычное, обыденное, усредненное, и выйти за эти рамки — подвергнуться осмеянию, да и как выйти, если ты и есть часть этой структуры. Разумеется, можно написать еще более профессионально, ярче, остроумнее и талантливее, но не гениально. А чтобы из ряда вон... надо выйти из этой структуры, перешагнуть через ее границу... А это незаурядная отвага, смелость и отрешение, а точнее... — сумасшествие!

— Но это не научное рассуждение.

— Правильно! А я и не говорю о науке. Наука что — прогноз на основе анализа факторного материала, это аргументы. Как сказал некогда Гете, в науке мы можем только знать, как произошло что-нибудь, а не почему и для чего. Искусство — это чувства! Чувства всегда впереди. Они опережают науку. Мы сначала чувствуем, а потом анализируем, и это крайне важно. Наука по ритму отстает от искусства, как черепаха от пули.

— По-вашему, художник больше, чем ученый?!

— Ну я бы вообще не сравнивал эти понятия. Художник и искусство вне игры, что ли. Искусство везде и во всем, оно Дух! Один мой знакомый сказал, что художник — это посредник между Богом и людьми... Поэтому все, что художник выдумывает, придумывает, фантазирует, — это от Бога. Срисовывает, передает цвет, композицию и так далее — это от науки.

— Ну, уважаемый, вы и загнули. Ишь куда себя причислили. А как быть, если нам нравится Шишкин, Айвазовский, Васильев, наконец.

— И хорошо, что нравится. Я рад. Но вы познаете познанное. Вам комфортно слышать знакомую мелодию, вам это приятно. А новое, что не уложилось еще в вашей душе, вы не принимаете, пока это новое не будет принято всеми остальными. Позиция известная и всеобщая. Но представьте себе, что вы все время слушаете одно и то же. Или смотрите на одно и то же, едите одну и ту же еду. Я же хочу, чтобы человек открывал с моей помощью мир. Тот мир, который он никак не увидит и не почувствует без моей помощи. Мы, художники, открываем помимо известного всем белого и черного еще и полутона. Поскольку жизнь и состоит из полутонов. Есть такое изречение кого-то из древних: “Красота — свет истины, который приходит к нам через материальное”.

С похода на Денежкин Никита вынес три вещи: чувство масштабности, вечности и запах багульника.

Ивдель. Вижай. Ушма

Когда Никита услышал про готовящийся поход студентов в район Отортена, сразу потерял покой в прямом смысле слова. Но страстного желания оказалось мало. После экспедиции на Денежкин на Никиту неожиданно свалилось столько дел, что он едва успевал с ними справляться. Мать затеяла ремонт квартиры и просила помочь. Сильно сдала бабушка. Надо было где-то зарабатывать деньги. Лежали неразобранными, нерасшифрованными отцовские бумаги.

В конце октября подвернулась “халтурка” — роспись панно в детском саду. Вот и закрутился Никита между работой, квартирой матери и больной бабушкой. Так в хлопотах и прошла зима.

Для Валерии же, напротив, зима получилась весьма плодотворной. Большая часть этюдов, зарисовок, эскизов, все, что она наработала в августе на Денежкином, превратилось в добротные, крепкие по ремеслу и весьма свежие по содержанию полотна. Картины поджидали своей окончательной доводки перед предстоящей первой персональной выставкой. Отец Леры запланировал ее на конец октября. Нужно было еще пять — десять подобных работ, и масштаб выставки даровитой молодой художницы никого бы не оставил равнодушным.

Одно волновало Валерию — здоровье. Которое, кстати говоря, она сорвала на Денежкином. Тогда Валерии удалось скрыть частые недомогания и боли в желудке, надеялась и на этот раз уговорить свой организм потерпеть. Поэтому в первую очередь пришлось собрать солидную аптечку из чудо-лекарств. К весне она была основательно готова к лыжному походу на север Урала.

В начале апреля утомленная дорогой, уставшая, но счастливая Валерия появилась в Сысерти. Она ввалилась в дом Никиты и бабушки, и те были искренне рады ее приезду. Весь день ушел на расспросы, воспоминания, разговоры о предстоящей экспедиции. Если Валерии было что рассказать, похвастаться, поделиться, то у Никиты все было по-прежнему. Все прошедшее время у него ушло на расшифровку отцовских записей, рисунков, схем и карт. Он остался таким же задумчивым, молчаливым и немногословным.

Два последующих дня ушли на сборы. А на третий вместе с двумя студентами-горняками выехали в Ивдель.

Ощущение беды у Никиты появилось сразу, едва поезд тронулся. Сначала его все крайне раздражало. Было что-то не так. И вагон — старый, дрожащий, скрипел, визжал, стучал, ходил ходуном. Кроме того, он был удивительно грязным, с устоявшимся запахом затхлости, который перебивался запахом горящего угля, идущим из топки, и курева.

Никиту раздражало, как неудобно устроилась их группа, как разложила свои рюкзаки и лыжи, как тускло горят светильники, и вообще все раздражало. Было стыдно за все это, стыдно и... тревожно.