Табор уходит - [51]

 Ох, тяжко мне, тяжко, — прохрипел кузнец Рошка, и алая кровь потекла по его черной бороде.

 Терпи, друг, — прохрипел в ответ местный вор Танасе, на котором сверху кто–то подпрыгнул особенно яростно, после чего ребра вора хрустнули и он помер.

 Скорей бы смерть, — прошептал бывший сельский учитель, а в новые времена изгонятель духов с лицензией министерства просвещения, Ондреевске.

 Если бы… танцевали… вальс… было бы легче, — добавил он.

После чего также изошел. К концу праздника под досками не раздавалось ни единого вдоха. Персонал лагеря, живущий в постоянном страхе партизанских нападений деревенщины, отчаявшейся с голодухи, никакой жалости к жертвам не испытывал. В конце концов, на то ведь он и рынок, чтобы выживали в нем сильнейшие. А Молдавия — рыночная страна, как объяснил им лектор по политэкономии для персонала концлагерей развивающихся рыночных стран, присланный в Касауцы из Словении. Рыночная и европейская. Ну, с некоторыми своеобразными традициями. Правда, казнь под досками на пиру в них не входила. Это была находка Майора Плешки. Дело в том, что когда–то в Кишиневе, во времена Пятого национал–освободительного погрома, он наткнулся на библиотеку, оставшуюся после повешенных жидков. Там было несколько десятков томов «Мировой истории». По какому–то наитию Плешка выбрал всего один — чтоб по дороге в лагерь не скучать — пятый. Это была «Всемирная история: Средневековье». Там–то, в главе про битву на Калке, майор Плешка и вычитал про такой экзотический способ расправляться с поверженными противниками. Так что каламбур Плешки действительности не соответствовал.

Молдавские крестьяне погибали не как скоты, а как русские князья.

 Гойда, гойда! — веселились надзиратели.

… Майор ощупал в кармане пару листков поэмы, переписанных им собственноручно и велел принести еще вина. В это время к столу тенью скользнул посыльный.

 Телеграмма, батюшка, — сказал он на ухо заместителю коменданта.

Майор поправил пыжиковую шапку, которую одевал на такие пиры, чтобы более полно чувствовать себя Иваном Грозным. Собственно, в фильме про Грозного он такие пиры и увидел, и загорелся… Кино также подтверждало его самые худшие опасения относительно того, что кризис цивилизации коснулся не только Молдавии.

 Эвон, даже в России, с их миллионами от нефти да газа сейчас черно–белое кино снимают, и пленка какая плохая! — говорил майор знакомым.

Один, правда, все твердил, что это чересчур жестокие забавы, но Майор был тверд. Не заставлять же надзирателей танцевать в балерунских штанах в обтяжку с накрашенными губами, словно гомосеков каких, — как он, Майор, видел еще в одном фильме про концлагерь! Плешка почесал голову. В шапке было жарко, но статус обязывал. Так что Майор, обливаясь потом, взял телеграмму, и прочел:

«Сегодня же поджарьте рыбу и подайте с мамалыгой к столу горячими. В благодарность за это позволяем вам стать шеф–поваром. Прежнего шеф–повара пошлите чистить картошку. Как доказательство того, что вы пожарили рыбу, голову и кости пришлите в публичный дом».

Быстро дешифровав телеграмму, трусоватый Плешка почувствовал облегчение. Ему разрешено возглавить лагерь, а Филата разжаловать в надзиратели. При условии, что он казнит Серафима Ботезату и пошлет его голову в Кишинев. Плешка поджал губы. Серафим оказался вполне интересным собеседником, и его было даже жалко. Конечно, идеи его бредовые, но правильно ли убивать за это… Спасти дурачка? Но стоит ли это место коменданта лагеря? Ведь став комендантом, он будет всемогущ и осыпет Нину тем, чего она и заслуживает. Оденет не хуже какой–нибудь проститутки в Стамбуле! Черт с ним, с Серафимом, подумал Плешка. Тем более, что и надзиратели глядят все жесточее да озорнее. Надо, надо дать ребятушкам кровушки, подумал Плешка. Встал и хлопнул в ладоши. Зал стих. Майор зычно крикнул:

 Поели–попили, ребятушки?

 Ой, поели–попили, батюшка! — ответил хор.

 Поразвлечься не желаете?! — крикнул майор?

 Желаем, батюшка! — заорали надзиратели в предвкушении

 Смерти или сексу?!

 Смерти, батюшка! — заорали в ответ.

 Сексу, батюшка! — крикнул кто–то робко.

 Сначала смерти, потом сексу! — решил потрафить надзирателям Плешка

 Да–а–а-а!!!! — заорала толпа в ответ.

Спустя полчаса в зал ввели изможденного сидением в карцере Серафима.

***

Глядя на чадящие вдали факелы, освещающие путь к Дому культуры концлагеря, Серафим шестым чувством понял, что его смертный час не за горами, и даже не за холмами. А вот за этой тропкой, которая вела от карцера, где он находился, к месту, где веселились палачи. Лагерь испуганно молчал. Пирушки администрации всегда заканчивались расправами. Серафим чуял, что в эту ночь расправа произойдет над ним. Поэтому узник привстал на цыпочки и жарко зашептал в щель стены:

 Часовой, эй, послушай…

 Ну? — спросил часовой.

 Пять золотых, и кувшин вина, — сказал Серафим.

 Родишь, что ли? — посмеялся своей удачной шутке охранник.

 Пойди в барак и спроси… — перечислил Серафим имена своих последователей.

Часовой, помявшись, ушел. Хоть это был и концлагерь, но все–таки молдавский концлагерь. Поэтому здесь всегда можно было что–то купить, обменять или выпросить. Так что уже через несколько минут тихо скрипнул засов, и в помещение карцера — бывший хлев — скользнули несколько десятков человек.