Табор уходит - [50]

 Ну что за хер такой, — говорил Плешка, сурово.

 Нет чтоб народную музыку слушать, — добавлял он, вытираясь после утех.

Нина не обращала внимания, и после каждого клиента буквально вскакивала и неслась к патефону. Его, кстати, проститутке подарил Майор Плешка, который нашел диковинную игрушку в развалинах Меркулештского военного аэродрома. Патефон там оставили американцы, которые приезжали демонтировать аэродром, чтоб молдаване чего страшного с техникой не натворили. Могли ведь! Забрались же местные жители в подземный противоракетный центр, брошенный здесь еще СССР, и нажали несколько кнопок, после чего Украина сбила гражданский самолет Израиля… Бедная моя Родина, думает Майор Плешка, вытирая сальный рот. Несчастная Молдавия. Надзиратели понимающе переглядываются. Знают они — как всякий молдаванин после стаканчика вина, Майор плачет о судьбе страны. Майор — патриот!

 Люб ли я вам, надзиратели?! — кричит он.

 Люб! — кричат надзиратели.

 Вольно ли вам со мной?! — спрашивает он, грохнув чашей.

 Люб, ой люб, майор! — орет толпа.

Разинутые пасти, сжатые кулаки, горящие лица. Варвары! Викинги! Звери, с гордостью думает Майор. С такими и на Одессу можно пойти, к морю! А там… Нет, лучше не загадывать. Дай Бог с лагерем разобраться, с местными делами. А их у него несколько. Во–первых, с Баланеску пора решать… Поэтишка в последнее время стал нервным и дерганным. Требует свежего воздуха, прогулок и качественного питания. Разбаловал Майор шута. Да надобности в нем нет уже, потому что поэма для Нины — та самая, после которой сердце капризной проститутки наверняка смягчится, и она полюбит его, Майора, — уже написана, наконец. Три года писал стервец! Еще и жаловался, что времени мало дали.

 Ну, а чего вы хотите майор, Муза девушка капризная, — сказал Баланеску, протягивая свиток Плешке.

 Капризная девушка это проститутка Нина, — буркнул злой с похмелья Майор, — а Муза это то, чего нет.

 Это символ вдохновения! Я написал вам шедевр, — сказал Виеру, и так подбоченился, что аж до слез смешно стало.

Маленький, старый, лысый, волосню на затылке отрастил… Тьфу. Майор, конечно, ничего не сказал, отнес только в благодарность две буханки хлеба и чекушку спирта поэту. А сам подумал, что теперь узника надо кончать. Ведь если Нина, не дай Бог, узнает, что поэму ей написал не он сам… Разговаривать не захочет. Елозить на молчащей Нине майор не желал. Он хотел любви и взаимности. Если Нина уступит его притязаниям, он ее даже надзирательницей в женской части лагеря сделает, обещал майор. Нина лишь смеялась, да розовый язычок скользил между сахарных зубок… Глядя на них, сорокалетний майор терял голову под фуражкой, пошитой под СС-овскую. А Нина была переменчива, как молдавское Солнце. Бывало, обидится, отвернется, ноги раздвинет — бери, мол, — и лежит, посапывая равнодушно. У Майора в такие минуты слезы из глаз текли от обиды и унижения. И ведь ничего поделать не мог! Сердце, оно не зек, его ничем не смиришь, — записал в блокнотик Майор умную мысль. Таких блокнотиков у него было уже двадцать, все заполненные его, Майора, афоризмами. Плешка льстил себе надеждой, что как–нибудь издаст это за государственный счет, и его бюст установят на аллее молдавских классиков в центре Кишинева. Правда, говорили, что аллею эту давно сожгли, а бюсты классиков разбили… Что творится со страной, подумал Плешка. Морок, видение. Словно вздыбившиеся полы, на которых танцуют надзиратели…

… крестьянин Тудор Попушой со стоном последним усилием попробовал было сделать вдох, да не смог. Посинел, хрустнуло у него что–то в груди, и отошел в мир иной Тудор Попушой. Следующим умер сельский пастушонок Витька Степанюк. За ним отошел ткач Валерка Лазар, потом, словно домино, один за другим ушли, улетели душеньки менялы Алика Ридмана, кузнеца Марио Ткачукелло — сына итальянца и молдаванки, — и юродивый Юрка Рошко. Умирали они тяжко, выпуская кровавые да сопливые пузыри, и последние минуты их были похожи на адские — как, по крайней мере, живописал адские муки сельский священник–горбун, отец Николае Мариан. Тот, впрочем, тоже умирал вместе с крестьянами, потому что налетчики и его не пощадили. Авторитет попов в Молдавии, разоренной беспорядками и голодом, стремительно падал…

 Да будут прокляты антихристы бесовские, яко убоише пляшу… — прохрипел на прощание отец Мариан, изверг воздух изо всех своих отверстий разом и умер.

 Аминь, — прошептало несколько крестьян и отошли в мир иной вслед за сельским священником.

Крестьяне кучно лежали под досками, настеленными прямо на людей. На этих самых досках и танцевали надзиратели лагеря, на радость заместителю коменданта Майору Плешке. Тот сам распорядился провести такую экзекуцию непокорных селян, которые пытались сопротивляться экспроприации скота.

 Вам, скоты, дорог ваш скот? — сказал майор Плешка, решив каламбурить.

 Значит и помрете вы, скоты, как натуральные скоты! — воскликнул он.

После чего записал изречение в тот блокнотик, где следовало оставлять веселые афоризмы, и приказал предать мученической смерти сто пятьдесят человек. Детей и баб села Плешка пощадил, велел выгнать в лес, а дома и посевы сжечь. За доброту деревенские бабы целовали ему руки и благодарили. Майор смущался и говорил, что оно того не стоит. Мужчин же, связав, бросили на пол, покрыли досками, и стали пировать.