Святые Горы - [5]

Самая трапезная для богомольцев отдельно от монастырской. Длинная, громадная столовая содержится весьма нечисто. «Божий зверь», как говорят иноки, то есть таракан, чувствует себя здесь полным хозяином. На кухне в трех котлах помещается 120 ведер щей, часто и этого впрочем не хватает. Котлы эти привели бы в неистовый восторг Петра Петровича Петуха; их работали по специальному заказу; в одном, самом большом, варится 70 ведер, в двух других — по 25.

— Кладязи Авраамовы! — заметил монах, показывая мне кухню.

— Почему же Авраамовы?

— Да люди тогда, сказывают, больше были и исторические доказательства есть на то; каков, например, должен быть осел, если одною челюстью оного Самсон перебил столько народу?

Квасная для богомольцев отдельно. Бочки — целые дома. В столовой буфет каменный, за ним старик-монах, подслеповатый ворчун.

Кроме этой столовой, монастырь выстроил для богомольцев чайную. Такая же громадная казарма, поддерживаемая двумя рядами столбов. Обитель дает от себя только посуду и кипяток, за буфетом опять монах.

— Мы тут мирволим рабам Божьим.

— Как же это?

— Чиновницы, которые есть, сажаем отдельно — по сословиям: кесареви кесарево воздаем. Вон за тот стол чиновниц, за этот которые попроще, а в самом углу, уж если настоящие господа пожелают.

Чайная рассчитана на 350 человек, кипяток готовится в двух кубах на 40 и на 50 ведер.

И это все обитель создала в тридцать лет существования, ничем на торгуя и ничего не производя. Придешь невольно к убеждению, что на Руси у нас устройство монастырей самое выгодное промышленное предприятие.

В Соловках положение богомольца гораздо лучше. Ему идет и уха, и рыбы вволю, и хлеб белый! Там они наедаются до отвала. Святогорье — экономит и дает в обрез, хотя зачастую богомолец, несмотря на свои рваные лохмотья и истощавший вид, жертвует в пользу обители по нескольку сот рублей.

— Вон он, оборванец какой, — показывал нам служитель гостиницы одного богомольца, к которому подойти нельзя было. Свинья свиньей! А вчера пришел и на обитель восемьсот рублей пожертвовал. Вот и поймите его, каков он. Иные из них, побогаче, нарочно нищими одеваются, по обету… Идет — подаяние собирает, тем и кормится; а в лохмотьях-то у него сотни зашиты… Тут, в одной обители, какое дело было! Станичник, казак, пришел и тысячу рублей пожертвовал. Свои-то знали его, диву дались, откуда у него благодать такая. Ну он только молчит, ни слова. Потом уже оказалось. Это он, казачишка-то, полагая Господу Богу угодное сделать, ограбил по дороге госпожу одну и деньги эти целиком в обитель, ни единой копейки на себя не истратил. Вот у них какое понятие. Усердия много, но и невежество притом самое неистовое. Необузданность в них эта самая торжествует.

— Что ж потом с этим казаком было? — заинтересовались мы.

— Бог, ради обители, все же его вызволил из беды. Госпожа его простила и деньги в обители оставила.

Усердие богомольцев вне всяких сравнений. Хохлушки, например, ночью выходят из келий женского отделения во двор и тут целые часы простаивают, коленопреклоненные на громадных булыжниках, и молятся. Несколько попалось и мне.

— Поверите ли, они это и в дождь — все равно! Больше, которые бесплодны. По вере и исцеление бывает. Иная три ночи в грязи так-то выстоит, ну а вернется в дом мужний и зачнет во чреве своем. Девушки тоже, кои замуж хотят… Наша обитель многим помогает; место тут старое, намоленое. На каждом камне слеза лилась!.. Истинный дом Божий!

Бабы, впрочем, молились очень оригинально: две, например, стоят рядом на коленях и вперемежку с молитвами переругиваются. Одна никак не может забыть, что тетка у соседки была колдунья; соседка же очень резонно доказывает, что муж ее товарки украл у попа борова… после таких антрактов они с еще большим жаром принимаются за молитвы и земные поклоны на видимый отсюда крест собора. Потом опять вдруг выступает на сцену зажиленная намиста, неизвестно куда исчезнувший очипок.

— Я казала, з дому бери черевики, дак чижь буду в чеботах! — слышится с другой стороны голос также коленопреклоненной богомолицы.

А соловьи заливаются вовсю, месяц еще пуще разгорается над этим пленительным уголком Святогорского захолустья.

Не хочется идти в душную келью.

Утро на Святых горах. Вид монастыря

Что за чудесное было утро, когда из душной келии гостиницы я вышел к Донцу. Берега поросли тюльпанами. Маслистый запах их слышен далече. Барвинки голубеют повсюду, точно глаза украинской красавицы, наивно улыбаются вам из густой чащи; желтые головки полевой ромашки нахально выскакивают из травы. Розовые кусты райского дерева словно хотят разорвать изгороди. Задыхаешься от аромата, что веет с весенних полей. Пушистая первая зелень на ветвях, низко клонящихся к воде. Щеглы задорно перекликаются в ней, сменив заснувших поэтов ночи — соловьев. На береговом песке неподвижно стоят, глядясь в воду, как в зеркало, трясогузки… Точно где-то далеко-далеко дует ветер по взморью, жужжит пчела в нежной листве только что проснувшегося леса. По Донцу перебегает тень от колышущихся ветвей. Вместе с тенью ползут по реке плоты. Ползут, лениво поскрипывая… Много тут рубят лесу. «Изводят Донецкие чащи», жалуются монахи. Солнце еще не жжет — а только греет, любовно-ласково греет. Лучами его пользуется и разросшаяся куриная слепота, и суховатая южная фиалка… Лягушонок повис в воде головой вверх — тоже наслаждается теплом и светом… Подойдешь — моментально налево кругом и бултых на дно! Квакушки перекликаются одна с другой… Здесь нет запаха морской воды, нет того простора, что в Соловках, крики чаек не будят безбрежную пустыню неба — зато природа улыбается вам такими красками, оглашает вас такими кипящими жизнью звуками и песнями, каких не знает угрюмый, убогий север… Чужда этому теплу, ленивому югу суровая энергия поморян; не трудится здесь в поте лица своего созерцательный инок. Не надувает свежий ветер парусов кораблей, приплывающих с отдаленнейших каменных берегов океана… Вспененные волны не бьются, как там, в гранитные пристани, обдавая солеными брызгами богомольцев и, точно евангельская Мария, обмывая протянутые к самой воде подножия вековой обители… Едва струится задумчивый Донец, точно ему жаль расставаться с этими тихими берегами… Точно не хочет он выйти из-под тени этих зеленых облаков весенней зелени…