Святой Вроцлав - [85]

И пускай себе сходит, думала Эва Хартман, это всего лишь город, и такому можно, пускай случится то, что должно случиться, а мне плевать, сижу вот себе, и мне хорошо с самой собой. Этот мир может кончиться завтра или существовать вечно, быть может, Адам прав, но, возможно, он и ошибается. В конце концов, все это не имеет значения, люди могут размалевывать черной краской себя и свои дома, верить, будто бы найдут близких, которые ушли по собственной воле, убегать, пробовать прорваться или пророчествовать, это все не для меня, достаточно поднять голову, посмотреть и найти покой среди бегающих. Она сделала небольшой глоток вина, сигарета тлела слишком быстро. И хорошо. Эва усмехнулась оконному стеклу, улыбнулась городу и птицам, что бы не произошло, думала она, меня это уже касаться не будет, лично я никуда не бегу, не хочу, мчитесь, куда вам хочется. А я попросту посижу себе здесь.

* * *

«Ногу сломал, точняк», — подумал он и вспомнил Михала, Малгосю. Томаш лежал на дне шахты. В углу светил фонарь. Про плетку он забыл, но больно было и без нее. Томаш попробовал подняться: ну, давай, дорогой, а не то будешь здесь валяться и выть. Он дотянулся до фонаря. Правая нога просто была сбита, а вот левая стопа торчала совсем не так, как была должна, к тому же, была согнута, как у обезьяны. Щиколотка напухала на глазах. Томаш осторожно согнул колено. Поднял руку. Нет, позвоночник был целым. Может быть потому так все и болело.

Томаш оценил шансы. Шахту пытались углублять, едва-едва оставляя следы на черной материи, зато слева имелся узкий проход, скорее всего, в подвалы, дверки были вырваны, валялся мусор. Тут до Томаша дошло, что он ведь не сам. Те, кто бы они не были, могут в любой момент спуститься. В Святом Вроцлаве царила тишина. Томаш подумал: это же сколько пройдет времени, пока я и сам не превращусь?

От пола исходило приятное тепло, как будто бы он лежал на громадном термосе. В ушах его еще отдавалось эхо песни, которую слышал Михал: мне чертовски жаль, старик. Томаш стиснул зубы, готовясь встать, а левая нога начала двигаться уже без его воли. Опухоль сошла, как будто бы из стопы спустили надувающий ее воздух, стопа медленно вернулась на свое место. Томаш только таращил глаза и не заметил, как боль прошла.

Он встал на ноги, забрал пистолет и фонарь. Раны на спине затянулись лишь частично, осталась самая крупная, между лопатками. Кровь все еще стекала. Томаш размышлял, а не следует ли прикоснуться к черной стене, чтобы оздоровиться. Но вместо этого он схватил плетку, удар вернул ему сознание. И он легко отправился вниз, в подвальные помещения.

Боже, как же было больно. В этот странный момент Томаша посетила мысль еще более странная: кровь со спины стекала сужающейся полосой и терялась в штанах, так что он представил себе, насколько идиотски будет выглядеть, если, все же, останется в живых: полуголый тип с багровой от крови задницей. В его голове прозвучал зов Святого Вроцлава, так что он вновь нанес себе удар плеткой, как только мог сильно. Плетка вырвала шмат мяса.

Томаша удивляло то, что никто за ним не гонится, даже собственная его дочка. Достаточно было сбежать по лестнице, чтобы оставить всех за собой, и вот тут его будто током ударило: раз его отпустили, не означает ли это то, что пути к бегству нет. Через подвальное окошко ему не протиснуться. Он поглядел на влажную от крови плетку — а если его отбросить, познать преображение, быть как те, самое большее, кровяным тельцем в жилах Святого Вроцлава? Нет. Ведь Михал умер.

Подвал, пускай и измененный, ничем не отличался от подвалов семидесятых лет с клетушками метр на два. Даже деревянные двери были черными. Томаш присветил фонарем и рассмеялся — хотя от этого было больно, а может, именно потому. Весь жилмассив, возможно, и преобразился, но за черными дверями, в окружении черных стен, на черном полу и под черным потолком находилось знакомое барахло: коробки, банки, связки газет, мебельные стенки, которые жалко выкинуть просто так, ящики из-под телевизоров, лампы и абажуры все в паутине; выходит, на этом свете существуют неизменные вещи. Так что Томаш хохотал и безжалостно лупил себя плеткой.

В полу была дыра, метр на метр, очень темная. Томаш посветил: луч света упал на перекладины лестницы и ниже, на круто опускающийся вниз проход. Устье спуска было пробито, похоже, ломом, камешек по камешку. Томаш вспомнил странные конструкции на крышах Святого Вроцлава, которые видел из окон собственного дома. Выходит, они еще рыли в глубину, до фундаментов, а то и ниже. Шурф, в который он спустился, уже почернел.

Томаш отпустил перекладину лестницы и подсветил. Он стоял в опускающемся вниз коридоре, низком, так что приходилось склонять голову, а плетка цеплялась за потолок. В Святом Вроцлаве было много чудес, но конструкция, подпирающая свод, могла быть причислена к гораздо большим особенностям, чем хождение по воде или банальное воскрешение из мертвых. Опоры были выполнены из книжных полок и самих книг, письменных столов и столешниц, из выдранных из пола порожков, паркетных плиток, едва-едва соединенных клеем и гвоздями. Чернота постепенно затягивала этот коридор, ее темные метастазы заходили на стены и подпоры. Томаш почти что видел, как они движутся.