Святополк Окаянный - [141]

После любечской победы Ярослав поверил в свои силы и возможности. Блуд, воротившийся из поездки по городам, пожаловался Ярославу:

— В Овруче князь Святослав не разрешил набирать охотников.

— Почему?

— Говорит, у меня и так людей не густо, некому землю орать.

— А ты сказал ему, что это я послал тебя?

— Сказал.

— А он?

— Говорит, в Киеве людей раз в десять более, чем у меня, из них и набирайте желающих.

— Ты слышал, Эймунд, как яйца стали курицу учить?

— Слышал, князь. Но ты не расстраивайся, яйца и разбиться могут.

Ну, как тут не порадоваться за варяга-хозяина, с полуслова все понимает. И ведь «побьет яйца-то, побьет» и вину на себя возьмет, мол, я так понял, виноват. Хороший Эймунд воин, догадливый.

Лето — лучшая пора для выступления в поход, о корме для коней заботиться не надо.

Во второй половине червеня, как условились с императором, Ярослав выступил с полком на заход, оставив воеводой в Киеве Блуда и Яна Усмошвеца с невеликой дружиной.

— Придут печенеги, затворитесь, отсидитесь. К стенам только не подпускайте, — наказывал Ярослав воеводе.

— Я могу на вылазку пойти, отогнать, — сказал Ян. — Когда Владимир Святославич в болгарах был, они тоже являлись. Мы с Поповичем прогнали.

— Ну то было тогда. А сейчас лучше отсиживайтесь, — приказал князь. — В те времена ты молод был и силен.

Он не доверял Яну. Пойдет на вылазку да еще и перекинется к Борису. Все они, служившие Святополку, не вызывали у Ярослава доверия. В глубине души он и Блуду не верил до конца, памятуя, скольким господам тот служил на своем веку.

Когда Ярослав прибыл с войском в Овруч, князя Святослава во дворце не оказалось.

— Где Святослав? — спросил дворского.

— Князь вместе с сыном на ловах.

— Т-так, — нахмурился Ярослав и отчего-то выразительно взглянул на Эймунда. — Земле поляки угрожают, а князь на ловах бавится. Вот тебе и яйца.

Дворский не понял: при чем тут яйца? Но кому говорилось, тот понял.

— А где он на ловах? — спросил Эймунд.

— За кривой березой.

— Где эта твоя кривая береза?

— Поедешь прямо на юг, минешь болото о правую руку, на южном краю толстая береза стоит: вот так искривлена. Ежели пойдешь, куда кривуля кажет, как раз на них и натыкаешься.

— Людей много с ним?

— Нет, один ловчий, там перевесы у него.

Эймунд, прищурясь, взглянул в глаза князю: ну, мол, приказывай.

— Съезди-ка, Эймунд, — сказал Ярослав. — Позови брата, поговорить надо.

— А ежели не схочет?

— Уговори. Да один-то не езди, возьми с собой Рагнара, не ровен час, наткнетесь на зверя или бродней.

Эймунд с Рагнаром уехали. Воротились лишь под утро. Дворскому Эймунд выговорил:

— Ежели не знаешь, где князь, нечего было городить про кривую березу.

— Он мне так сам сказал, будем, мол, на перевесах за кривой березой.

— Сказал, сказал. Нет его там, не нашли. Вместо отдыха всю ночь в дебрях проплутали.

После обеда, когда выехал полк из Овруча, Ярослав, присматриваясь к Эймунду, ехавшему рядом, спросил:

— Что вы, и впрямь не нашли Святослава?

— Обижаешь, Ярослав Владимирович, обижаешь, — скривил рот в усмешке варяг.

«Что же он с ним сделал, сукин сын?» — подумал Ярослав, догадываясь о содеянном, но не желая слышать подробностей. Хотя, конечно, было б любопытно узнать. Но варяг словно подслушал мысля князя:

— О том ведает лишь трясина, князь. А боле никто и никогда.

Больше об этом Ярослав разговора не затевал. Он ничего не слышал, он ничего не знает. Главное, одной заботой меньше стало. Надо о грядущих думать.

У тестя

Появление Святополка в Гнезно в сопровождении нескольких милостников удивило Болеслава:

— Сынок, каким ветром?

— Горьким, отец, очень горьким, — отвечал Святополк, пряча глаза.

— Ярослав? — догадался тесть.

— Он самый. Привел варягов, новгородцев, ладожан… Напал внезапно, мы и исполчиться не успели, в сорочках дрались.

— А где Ядвига?

— Ядвига, — вздохнул Святополк, — в Киеве, в плену.

— Да. Неладно вышло, неладно, сынок. Ну да что делать? Будем выручать и стол твой, и жену, чай, не чужие.

Нет, Болеслав не стал корить зятя за потерю престола и жены. Где-то в глубине его сознания мгновенно случившаяся беда уравновесилась потаенным: «Значит, червенские города моими будут».

С некоторых пор князь Болеслав Мечиславич Храбрый вбил себе в голову мысль объявить себя королем. Возможно, с того времени, когда удалось добиться утверждения в Гнезно архиепископии. Дело было за малым, надо было увеличить владения Польши до приличествовавших королевству размеров. И червенские города с прилегающими землями очень были бы кстати. И тогда б можно было короноваться без оглядки на папу да и на императора, чай, своих епископов умаслить Болеславу ничего не стоило. Коронуют как миленькие, провозгласят. Куда денутся, небось с его копья кормятся.

Правда, старая вещунья Зика нагородила Бог весть что.

— Не гонись, голубь, за венцом златым, — говорила, глядя на ладонь князя.

— А отчего не гнаться-то, карга?

— Так ить придавит он тебя.

— Меня-а, — смеялся Болеслав, охлопывая свой пышный торс. — Что мелешь, дура?

— Так то не я, голубь, не я, а длань твоя молвит. Я лишь читаю, что в ней написано.

— Что там написано?

— Тут написано, что алкаешь ты венца златого, королевского.