Святополк Окаянный - [114]

Ярослав вздохнул, помолчал, опустив голову в раздумье, потом поднял и даже улыбнулся. От улыбки княжьей у многих от сердца отлегло: вроде проносит грозу.

— Ладно. Утро вечера мудренее. Там решим. А пока я велел вам трапезу приготовить. А то как же? Вы люди вятшие, уважаемые, были у князя и медов его не отведали. Верно ведь? А?

— Верно, князь, — оживились на лавках.

— Я пойду узнаю, готово ли? Ежели готово, вас позовут в трапезную. Поди, после братчины-то и опохмелиться не успели? — подмигнул Ярослав с усмешкой. — У меня меды крепкие.

Князь слез со стольца и, прихрамывая, пошел к двери, кривя в усмешке тонкие губы. На лавках зашевелились старосты с облегчением: все уладилось, а мы боялись, теперь вот еще похмелье светит.

Ярослав вышел за дверь, и улыбка мгновенно исчезла с лица. Там уже стоял Рагнар с двадцатью варягами, все были с обнаженными мечами.

— У окон расставил? — спросил Ярослав.

— А как же. Там ребята с копьями. Но я думаю, до окон никто не доберется.

— Рубить всех, — сказал Ярослав, — я буду у себя. Придешь доложишь.

Душераздирающие крики и вопли, донесшиеся с Ярославова Дворища до Торга, насторожили и испугали народ.

— Что там? — недоумевали одни.

— Никак, убивают у князя.

— Свят, свят, свят, — крестились другие.

Но крики скоро оборвались, и на Торге быстро, как по команде, стали закрываться лавки. Кажется, купцы догадались о случившемся и спешили, боясь, чтоб и с ними не произошло подобного.

Рагнар явился к князю тотчас по завершении резни. Был взволнован и даже радостен. Доложил:

— Все сделано чисто, Ярослав Владимирович.

— Ну, теперь ты, надеюсь, доволен?

— Еще как. Отмстили товарищей.

— А что у тебя со щекой?

— А, пустяки. Один кинулся, успел, гад, ногтями поцарапать.

— Умертвили всех?

— Да вроде всех.

— Иди и вели дворскому все трупы вынести за ворота и выбросить на улицу, чтоб другим неповадно было. Еще раз проверь, не остался ли кто живой. Добей.

— Хорошо, — повернулся Рагнар к дверям.

— Да пусть дворский распорядится помыть сени. Поди, окровенили все там?

— Есть маленько.

— Исполняй.

Рагнар вышел. Ярослав перекрестился, пробормотал:

— Прости меня, Господи. Сам видишь, не я же начал.

Гроза с южных границ

Тихий вой завис над Словенским концом. Хоронили убитых на княжеских сенях. Выли жены и дочери, провожая в последний путь своих кормильцев. Хоронить всех решено было в скудельнице, общей могиле, так обычно хоронили людей во время мора и голода. Но ныне не голод и мор прибрал уважаемых в городе людей, все убиты варягами по приказу князя. Да когда случалось такое в Новгороде? От веку не было подобного.

Явившегося на похороны посадника обезумевшие от горя женщины едва не стащили с коня.

— Ты! Ты виноват, — кричали едва ли не хором, хватая за стремя и полы кафтана.

Пришлось Константину Добрыничу убираться подобру-поздорову, ведь если стащат на землю — затопчут, убьют, хотя приехал он посочувствовать осиротевшим семьям.

Прямо от скудельницы поехал он к княжескому подворью. Ворота были заперты, у калитки стояли варяги, вооруженные до зубов, им было велено никого на Дворище не пускать. Если явятся вооруженные новгородцы и станут требовать открыть ворота, отгонять таких, применяя оружие. А если видно будет, что явились со злым умыслом, рубить всех без пощады и жалости.

Но посадника, конечно, впустили без всяких задержек, даже коня у него приняли.

— Где князь? — спросил Константин.

— В молельной.

«Ага. Напакостил, а теперь грехи замаливает», — подумал посадник, направляясь во дворец.

В небольшой горенке об одном окне Ярослав смиренно стоял перед иконой Христа и тихо молился. На стук двери даже не обернулся, но по какому-то признаку догадался, кто пришел. Скорее, из-за своего собственного приказа^-кроме посадника, ко мне — никого.

Константин, вступив в молельную, снял шапку, перекрестился. Прерывать князя на молитве не решился, стал ждать, когда кончит.

— Ну что, Константин Добрынич, — заговорил наконец Ярослав, не оборачиваясь. — С чем пожаловал?

— Что ты натворил, Ярослав Владимирович? Город гудит в возмущении.

— В возмущении, говоришь, — повернулся князь лицом к посаднику. — А когда моих воинов ни за што ни про што в городе перебили, почему никто не возмущался? А?

— Но они же изнасиловали девушку.

— Кто изнасиловал, того должен был я судить. Понимаешь? Я. Их было двое, а остальные десять — при чем были?

— Но ведь и ты перебил более сорока человек, совсем невинных, Ярослав. Понимаешь, невинных и, главное, самых уважаемых людей города. Твоих же данников.

— Не я начал избивать невинных, Константин, не я. Они начали, твои уважаемые. А я, как князь, не должен был им попустить этого. Не должен. Иначе твои вятшие мне на шею сядут.

— Но ведь так город может взбунтоваться, Ярослав Владимирович.

— Не взбунтуется. Мизинные людишки небось сейчас злорадствуют: перебили вятших. А без мизинных какой уж бунт?

«Тут, пожалуй, он прав, — подумал посадник. — Без мизинных возмущения не получится».

Из молельной князь и посадник перешли в трапезную, сели за стол, ели жареную рыбу, запивая медами. Именно сюда явился от ворот варяг.

— Что тебе? — насторожился Ярослав.

— Из Киева течец, князь.