Святая тьма - [33]

— Тащите свою ненормальную бабу в чулан и заприте на ключ!

Клчованицкий колебался.

Колокольчик звенел где-то уже совсем близко.

— Пьянчуга! Черт! Сатана! — вопила женщина, тесня капеллана обратно в дом.

Но Штефан Герготт крепко обхватил ее сзади, приподнял и потащил, держа на вытянутых руках, обратно во двор. Стараясь вырваться из его объятий, она разразилась яростной руганью. Попадись ей в эту минуту капеллан — разорвала бы его на части. Подумать только — он помешал ей вырвать грешного учителя из лап дьявола и вернуть милосердному небу!

Когда учитель был уже в машине, над самым ухом капеллана запел патер:

— Нельзя лишать умирающего последнего напутствия!

Сопровождавший его Донбоско Клчованицкий затряс колокольчиком. Люди, стоявшие в полутьме перед домом, упали на колени прямо на мокрую мостовую.

— Извольте, пан профессор! — покорно указал капеллан на кузов грузовика, перед тем как стать на колени.

— Снимите этого несчастного с машины! — приказал патер по праву божьего жандарма.

Но мужчины и юноши, которые могли бы выполнить его приказ, стояли перед домом коленопреклоненные, склонив головы. А между тем Винцент Кламо и Якуб Амзлер уже спустили Шимона Кнехта с машины и подняли задний борт. Сидевший за рулем Рудольф Пушпергер был лютеранин и не знал, в какой форме католический патер предлагает последнее утешение. Услыхав стук закрывающегося борта, он включил мотор и, оставляя за собой облако пыли, выехал из ухабистого проулка на дорогу.

Схватив маленького Донбоско за плечо, патер повернул его лицом к костелу. После этого он поднял голову и, как павлин, с оскорбленным видом двинулся вслед за мальчиком.

Несколько человек, вернувшиеся со двора в шинок, привели с собой Венделина Кламо. Старик с тяжелым сердцем наблюдал за Перепетуей и Олимпией, отмывавшими окровавленный стол.

Схоластику Клчованицкую освободили из чулана сразу же после того, как грузовик скрылся из виду. Прежде всего она съездила по физиономии своему супругу, который, не желая оставаться в долгу, ответил ей тем же. Потом она до тех пор пинала и лупила мясника, пока тот не отступил на улицу. Шимон Кнехт попытался заступиться за друга, но сам полетел вслед за ним. Тогда разъяренная председательница Ассоциации католических женщин принялась за капеллана. Бить духовную особу она не осмелилась, но за ворота его вытолкала и заперла их на ключ. Когда драться было больше не с кем, она от злости упала в обморок, и Перепетуя с Олимпией отнесли ее в дом.

16

Атмосфера очистилась.

Бонавентура притащил новый жбан вина и поставил его на вымытый стол.

— У кого жажда — наливайте!

В это время явились жандармы с винтовками на плечах.

— Время закрывать, — строго заявил старший жандарм. — Что тут за шум? Что произошло?

— Очень печально, что вам это неизвестно, — ответил за всех сторож.

— А я у вас не спрашиваю, пан Амзлер.

— А я вам ничего и не говорю, пан начальник. Я только удивляюсь: вчера гардисты избили зубного техника Лохмайера с семьей, да так, что он лежит замертво, сегодня изрезали чуть не насмерть учителя Иванчика, а господа жандармы ничего не знают!

— Как же, не знают!

— Гардистов боятся!

— Подлецы!

Голоса принадлежали дружкам Якуба Амзлера. И тут же раздался топот ног удирающих парней.

— Как вы думаете, чья это работа? — старший жандарм вытащил из кармана блокнот и карандаш.

— Золтана Конипасека и компании.

У жандармов испуганно забегали глаза. Все знали, что долговязый городской винодел не имел привычки врать. Вера тащила его к глинковцам, труд — к коммунистам, и потому он остановился на полдороге — у социал-демократов.

— Откуда вам это известно, пан Транджик?

— От Штефана Гаджира.

— Невозможно! — старший жандарм выразил притворное удивление.

— Как же невозможно, когда мы сами вытащили пана учителя из ручья… Когда мы несли его сюда, Гаджир нам и рассказал… Да вы лучше его самого спросите…

— Есть здесь Штефан Гаджир? — жандарм засунул блокнот и карандаш обратно в карман.

— Сейчас придет. — Бонавентура налил жандармам вина.

— На дежурстве не пьем, — отрезал молодой.

Но старший жандарм сгреб стакан и отхлебнул сразу больше половины. После этого и молодой проделал то же самое.

В этот момент в комнату вошел однорукий Гаджир. Жандармов он не заметил. Над левым глазом у него налилась шишка величиной с куриное яйцо, и глаз затек.

— Увезли учителя в больницу? — поинтересовался он.

— Да, Рудольф Пушпергер только что… — ответил шинкарь.

— А я чуть не на коленях умолял доктора Елачича пойти со мной сюда. Он или притворился пьяным или по правде пьян, уж не знаю… Правительственный комиссар с лесничим заткнули уши, чтобы не слышать меня… Директор Чавара и помощник нотариуса Гранец рычали на меня, как собаки… прошу прощенья. Господи Иисусе, что ж это за народ?.. Пан главный нотариус послал меня к чертям. Но это не удивительно — за то время, что я уговаривал доктора, он спустил в очко тысячу крон… Поднялся только пан ректор Штрбик… А потом меня выставили…

— Кто? Ректор? — взвизгнул винодел.

— Не ректор, а Готт-фрид Тше-тше-ви-тшка, — по слогам ответил однорукий.

Бонавентура Клчованицкий усадил Гаджира за стол и налил ему вина. Когда Гаджир, запрокинув голову, тянул из стакана, шишка над глазом выглядела особенно страшно.