Святая тьма - [10]
— Разрешите спросить, барышня…
— Пожалуйста, — ответила Цилька сухо. "Уж не собирается ли он завести со мной знакомство?" — брезгливо подумала она.
— Я спрашиваю вас вполне официально, — подчеркнул гардист высокомерно, — что вы с вашим учителишкой делали у Петера Илемиицкого? Что вы носили ему и что несете от него? Кто были те трое, что попались вам навстречу, когда вы выходили из дома этого коммуниста?
У Цецилии от испуга выступил на лбу холодный пот. Внимательней приглядевшись к наглецу, она узнала в нем дубничанина и, овладев собой, резко крикнула:
— А вам какое дело!
— Боюсь, что вы плохо понимаете, с кем имеете дело! — проговорил сбитый с толку гардист.
— Нет, почему же? Я отлично знаю, кто вы! — снова закричала девушка, стараясь привлечь внимание пассажиров, ожидающих поезда. — Вас зовут Золтан Конипасек!
Услыхав Цилькин крик, Ян Иванчик так стремительно выскочил из зала, что чуть не вышиб дверь. Девушка кинулась к нему навстречу с искаженным от гнева лицом, но, оглянувшись, увидела, что гардист уже исчез.
— Кто это был? Чего он хотел от тебя? — допытывался Яп.
Послышался шум приближающегося поезда.
— Потом скажу.
— Говори сейчас же! — настаивал он, порываясь броситься вслед за гардистом.
— Ну хорошо, хорошо, это Золтан, сын нотариуса. — И она крепко ухватила Яна за руку, увлекая его за собой к поезду.
Молодые люди вошли в пустое купе и уселись рядом. Успокоившись, Цилька достала книжки, полученные от Илемницкого. На титульном листе книги, подаренной Яну, под заголовком "Кусок сахару" было написано: "Долго еще будет мой ученик скрипеть зубами, пока настанет его час…" Потом она открыла вторую книжку, ту, что Илемницкий подарил ей. Под заглавием "Невспаханное поле" стояли слова: "Верная любовь помогает бороться за правду и справедливость".
Цилька придвинулась к Яну и положила голову ему на плечо. С минуту он сидел тихо, потом медленно нагнулся к ней и погладил по шерстяной шапочке, из-под которой выбивались непослушные кудри.
— Много горя предстоит нам хлебнуть…
— Все пройдет, — прошептала она, — лишь бы мы всегда любили друг друга!
Когда в купе вошел проводник, Цилька и Ян целовались. Услышав его деликатное покашливанье, они отшатнулись друг от друга, но проводник был преисполнен доброжелательства и, проверив билеты, поспешил оставить их наедине.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Кламо был человек серьезный, не слишком расторопный, но работящий, маленького роста, но коренастый. За двадцать лет работы на дубницкой станции он ни разу не опоздал на службу, ни по болезни, ни по какой-либо другой причине. Все свои домашние дела он успевал закончить в дни, свободные от дежурства. А мысль о том, чтобы сделать карьеру, ему и в голову не приходила.
Обладая идеальным для железнодорожного рабочего характером, Кламо пережил уже пятерых начальников станции. Сначала каждый из них хотел от него избавиться, — первое впечатление всегда было не в пользу нерасторопного, медлительного человека, да к тому же людака, а женушек начальства ужасал его вид: уж очень старик был неказист. И не делай он всего того, что входило и не входило в его обязанности, давно бы на его место взяли какого-нибудь социал-демократа или агрария.
Но, к счастью, всегда вовремя обнаруживалось, что этот скромный рабочий совершенно незаменим. И обнаруживалось это обычно в те моменты, когда новый начальник станции получал из управления первую похвалу за то, что станция его блестит чистотой, а супруга начальника — оплетенную бутыль самого лучшего вина, кошелку самых крупных яиц и первую пару жирных цыплят, собственноручно откормленных Вильмой Кламовой.
Кламо вел себя на службе так, будто станция была не государственной, а его собственной, и уделял ей не меньше внимания, чем своему винограднику на Дубовой горке. Потому-то станция и сверкала чистотой! С самой ранней весны и до поздней осени там пламенели цветущий мускат, петуньи и фуксии. Цветы украшали парапеты и стены вокзала, висели в корзинках и ящичках, изготовленных самим Кламо, росли под окнами станционных зданий. Клумбы у входа в вокзал и все свободные места вдоль станционной ограды и в палисаднике начальника станции цестрели флоксами, анютиными глазками и львиным зевом.
Слава о дубницкой станции прокатилась по всему краю между Братиславой и Трнавой. Целых двадцать лет только и говорили вокруг: "Ну и красавица эта дубницкая станция!" Об этом писали в газетах, передавали по радио. И хотя все эти похвалы следовало, по существу, адресовать Венделину Кламо, начальник, трое дежурных по станции и шестеро стрелочников принимали их на свой счет. Самому же Кламо эти похвалы в какой-то степени заменяли прибавку к жалованью, в которой он и его семья так нуждались.
