Своя правда - [5]

— У нас завтра контрольная, можно я к Ленке готовиться пойду, с ночевкой?

— А Ленины родители не против?

— Нет. Они сказали, что мы можем готовиться хоть всю ночь.

— Хорошо. Иди, только телефон не забудь, и позвони мне, когда соберешься ложиться спать.

— Спасибо, мамочка, ты у меня самая лучшая.

Настя захлопнула дверь и повернулась к своей подруге.

— Вот, видишь, как все просто? Теперь осталось тебя отмазать.

— Не надо меня отмазывать, я не собираюсь никуда идти! Мы сейчас пойдем ко мне и будем готовиться к контрольной.

— Ты что? Дура что ли! Какая контрольная?!

— По истории.

— Ты собираешься пропустить крутую вечеринку из-за какой-то контрольной?

— Не пойду я ни на какую вечеринку.

— Ты и вправду дура. Никто тебя там ночевать не заставляет, да и заниматься ничем тебя тоже никто заставлять не будет. Придешь, посидишь, понравится — останешься, не понравится — уйдешь.

Настя вскочила с места и, впялив в Лену несимметрично накрашенные глаза, тоном, не терпящим возражений, прошипела:

— Ты что, не понимаешь? Как я одна запрусь, если меня с подругой звали? Если бы ты сразу сказала, что не пойдешь, я бы кого-нибудь другого нашла, а теперь поздно уже отказываться, меня ждут с тобой. То есть нас обеих ждут. Или ты хочешь, чтобы нас залошили?

— Хорошо, — нехотя согласилась Лена.

— Давай придем, посидим немного — и сразу домой.

— Хорошо, хорошо, монашка. Сейчас глаз докрашу и пойдем, а проповеди ты мне и по дороге читать сможешь.

* Сергей *

Этажом выше открылась и закрылась дверь, по лестнице бодро забарабанили чьи-то шаги, я передвинулся к краю ступеньки, чтобы не мешать идти тому, кто спускается.

— Привет, Малой.

— Привет, Макс.

— Ты чего здесь сидишь?

— Да так. Отец приехал.

— Воспитывает?

— Не успел. А ты почему такой нарядный?

— У Михи предки свалили куда-то, он вечеринку организует. И долго ты тут сидеть собираешься?

— Не знаю, но пока он не протрезвеет, домой мне нельзя.

— До утра что ли чалиться будешь?

— Не знаю я! Что пристал? Идешь — иди! Без тебя голова кругом.

— Слушай! А пошли со мной! В тепле посидишь, да и поесть что-нибудь найдем.

— Меня Миха не пустит?

— Это ты из-за того случая так решил? Да брось! Он и думать уже забыл.

На самом деле выбор у меня был невелик. Я мог пойти с Максом и надеяться на то, что Миха пустит меня к себе и не станет бить за испорченные ботинки, мог остаться здесь, на лестничной клетке, и ждать пока кто-нибудь из соседей не сообщит родителям о слишком поздно загулявшемся сыне, а мог вернуться домой сейчас и получить взбучку.

Заманчивая перспектива из трех вариантов, в двух из которых можно получить по шее, а третий сулит простудой от долгого сидения на бетонной лестнице, после чего я все равно получу по шее.

Макс всегда неплохо относится ко мне и, в случае чего, возможно, заступится, когда Миха захочет поквитаться, а дома, как следует из опыта, заступиться за меня будет некому.

Макс, спускаясь по лестнице, случайно, а может и специально, задел мое колено ногой, чем прервал череду размышлений.

Подняв глаза, я увидел его спину.

— Постой! Я с тобой.

— Ну, пошли.

Не без страха, проходя мимо двери своей квартиры, я прислушался. Где-то далеко за дверью все еще продолжался спор. Интересно, они уже обнаружили мое отсутствие?

Я спускался все ниже, ощущая, как страх и тревога уходили из меня. Я и раньше думал о том, чтобы уйти из дома, но меня все время останавливал (как и сейчас останавливает) страх. Я очень боюсь оставить маму одну, а еще больше я боюсь оставлять ее с ним. Мысль о маме и о том, что она там одна, с ним, заставила меня остановиться.

Запищал домофон, магнитный замок подъездной двери отключился, и Макс, все еще идущий впереди, вышел в освещенный закатным солнцем двор. Я остановился на первом этаже, прислушиваясь и пытаясь разобрать звуки, доносящиеся из моей квартиры. Вместо этого я услышал шум открывающейся двери и озабоченный голос, говоривший в пустоту подъезда:

— Сережа! Сережа, ты здесь? Сережа! Иди домой!

— Никуда он не денется, походит и вернется.

Мысли в моей голове смешались и, не разбирая ни слов, ни дороги, я выбежал во двор вслед за Максом.

Что там, помнится мне, вещал Андрей? Самый страшный грех — это трусость…! И откуда он набрался такой чуши? И вовсе это не трусость. Зачем мне по собственной воле лезть в петлю, возвращаясь сейчас домой. Немного пережду, он успокоится, протрезвеет или, что еще лучше, уедет на работу, и я вернусь назад. С мамой я договорюсь — она поймет. А сейчас… сейчас мне возвращаться нельзя…

* Нина *

— Сядь на место и не лезь к сыну в таком состоянии!

— Ты сама определись, чего тебе надо. То поговори с сыном, то сядь и не лезь.

— Сейчас не лезь! А потом поговори! Зачем я тебе все это сказала? Дура! Всю жизнь так! Ни помощи от тебя, ни поддержки.

— Сейчас помогу. Ремень сниму и помогу.

Нина Семеновна слишком поздно осознала, какую ошибку совершила. Собрав все свои силы, она пыталась остановить того, кого остановить не могла. Вцепившись в руку, она могла только лишь замедлить движение мужа и молиться чуду.

Она никогда не задумывалась о том, что чудо не всегда бывает благом, как и благо, часто не является следствием какого-либо чуда.