Своя правда - [13]

Ни в силах сопротивляться Нина Семеновна попыталась подняться на ноги, но тугое кольцо боли сдавило ее грудь, на лице выступили крупные капли пота, а глаза отказывались фокусироваться на окружающих ее предметах. С тяжелым вздохом она опустилась вниз.

* Сергей *

Судя по всему, Танины чары на расстоянии не действуют, и по мере ее удаления я ощущал возвращающуюся способность мыслить. Первоначальная растерянность постепенно начала сменяться гневом.

Я спустился со спинки и удобно уселся на скамье, подставляя свое лицо лучам восходящего солнца.

«Подлость не в поступках, она в мотивах», — что она этим хотела сказать? Почему мне кажется, что именно сейчас для меня это приобретает особое значение?

Когда я поступил подло? И поступал ли я так когда-либо вообще?

Было ли подлостью сегодня сбежать из дома, оставив маму одну с отцом?

Но ведь с другой стороны у меня не было выбора. Я знаю повадки отца, когда он пьян и уверен, что останься я дома не поздоровилось бы ни мне, ни маме.

Откуда мама узнала, что я не ходил в школу? Хотя это не важно, узнала, и этого уже достаточно. И справка моя у нее была. Значит, с классухой разговаривала, значит, знает она все.

В конце концов, какая разница, хожу я в школу или нет, какое им всем до меня дело, это моя жизнь и мой выбор, что хочу, то и делаю, а чего не хочу, того не делаю. Почему они думают, что могут лезть в мои дела и указывать мне, что я должен делать, а чего не должен. Я уже взрослый. Я сам могу принимать решения и не должен испытывать за них чувство вины.

Хотя, с другой стороны, кто они? Кто те люди, которые лезут в мою жизнь? Кто эти люди, которые указывают мне, что я должен делать?

По большому счету всем окружающим наплевать на мои отметки, да и на меня вместе с ними. Отец, чуть что, хватается за ремень, но он делает это только после того, как поругается с мамой на тему моего воспитания. Выходит, что своим ремнем он не столько старается наказать меня, сколько доказывает ей, что он принимает самое активное участие в моем воспитании. Странно. Получается сам по себе я ему не очень-то и интересен, и нет у него особого желания лезть в мою жизнь, до тех пор, пока не понадобится доказать маме, что он хороший отец. Такое чувство, что они оба участвуют в состязании на звание лучшего родителя.

Хотя нет! Не так! Мама не состязается! Она действительно расстраивается, когда я делаю что-то не так. Откуда я это знаю? Просто знаю, и все.

* * *

Несколько лет спустя, повзрослев, я вспомнил, как незадолго до этой ночи я подрался с мальчишками из соседнего двора и пришел домой в грязной одежде с разбитым носом и синяком под левым глазом. Мама не стала меня ругать, она обработала раны перекисью и отправила меня переодеваться, а сама осталась в ванной.

Я был увлечен разглядыванием своих ран и не сразу заметил, что она плачет. Она стояла над наполненным мыльной водой тазиком, шоркала руками мои испачканные брюки и плакала. Она плакала не так, как плачут девчонки, и не так, как показывают в кино, она плакала горько, тихо, без всхлипов, она не проронила ни звука, ее плечи подрагивали, а из глаз текли слезы.

В тот момент я подумал, что она плачет из-за испачканных брюк, и сказал ей, что сам все выстираю. Но она объяснила мне, что плачет, потому что любит меня.

Для меня это до сих пор остается одним из самых странных открытий. Плакать можно от того, что любишь. Не от неразделенной любви, не от того, что любовь ушла, а просто от того, что любишь. Мне было сложно это понять. Позже, когда она успокоилась, а мои раны немного зажили, я попросил ее рассказать мне, что значит плакать от любви.

Она сказала, что каждый человек живет сам по себе, каждый из нас создает вокруг себя личную оболочку, внутри которой живет, эта оболочка защищает нас, она пропускает к нам только то, что касается лично нас, а все остальное остается за ее гранью.

Она рассказала мне про свою работу, на которой ей приходится видеть, как умирают люди, видеть родственников умерших, их горе и страдания. Она видит все это и понимает чувства, испытываемые теми людьми, которые любили умершего, но при этом сама этих чувств не испытывает, и происходит это потому, что ее личная оболочка не пропускает к ней того, что не касается лично ее.

У каждого человека эта оболочка своя. У кого-то она толстая, и он совсем не способен понимать и переживать чужие эмоции, у кого-то она тонкая, и эти люди прекрасно чувствуют то, что переживают другие, но есть эта оболочка у каждого. У маленьких детей она еле заметна, а по мере взросления она растет вместе с ними и все больше влияет на их поведение.

Еще она сказала, что ей кажется, что эта оболочка и есть сосуд, в котором прячется наша душа и именно поэтому после смерти душа покидает наш мир, а не остается жить среди близких ей людей. Лишенная оболочки она становится открытой для восприятия всего ее окружающего, она становится уязвимой и страдает среди других душ все еще спрятанных в оболочку. Ведь каждому из нас, живущих, чтобы пробиться через оболочку другого человека и донести до него свои мысли, переживания, чувства необходимо усиливать свое сообщение, заворачивая его в упаковку эмоций. И поэтому для нее остается только один выход, уйти в другой мир, в тот мир, где живут слитые воедино души, лишенные оболочки. Мир, где для того, чтобы выжить, душе нет необходимости цепляться за кокон индивидуальности.