Своя правда - [11]

— Он не может! А вот старуха его еще как может!

Таня сдержанно рассмеялась. Она выглядела очень возбужденной и довольной собой. Глядя на ее веселье, я не смог больше сдерживать переполнявшие меня после происшествия во дворе противоречивые чувства.

— Знаешь! Мне кажется это подло!

Она бросила на меня остекленевший взгляд.

— Что подло?

— Вот так поступать с больным человеком. Это подло!

Оглянувшись вокруг, Таня заметила деревянную лавочку на чугунных ножках, подошла к ней и, поставив ноги на сиденье, уселась на спинку. Я подошел и сел рядом. Мне больше нечего было ей сказать.

— Малой, а как тебя зовут? Ну, на самом деле какое у тебя имя?

— Сергей.

— Красивое имя, как у Есенина. Ты хоть знаешь, кто такой Есенин?

— Знаю.

— Так вот скажи, Есенин, разве не подло называть тебя Малым в то время, когда родители дали тебе имя? Разве не подло совать малолетке сигарету за гаражами, а потом бить за то, что его стошнило. Разве не подло заманивать к себе эту несчастную девочку, напаивать ее и оставлять на потеху двум дебилам. Разве это не подло? Да что ты вообще знаешь о подлости? Ты, который из-за маминой юбки нос ни разу не высовывал. Насмотрелся фильмов про честь, доблесть, отвагу взаимовыручку. Молодые должны уважать старых, мальчики должны быть джентльменами и уважать девочек. Так вот, хрен тебе! Жизнь другая, и все вокруг другое! Никто никому ничего не должен. Никто никому ничего не прощает. Вот ты, например, почему ты домой не идешь? Чего боишься?

— Не боюсь я ничего.

— Не ври! Если бы не боялся, не шлялся бы полночи неизвестно где.

— Я не то, чтобы боюсь. Просто мне сейчас разумнее дома не появляться.

— Господи! Послушай, что ты мелешь? Разумный какой нашелся.

— Просто отец… Он сегодня не в состоянии понять…

— Пьяный что ли?

— Есть немного. А я… У меня… У меня в школе не все хорошо, а мама ему рассказала, он рассердился, а я…

— А ты свалил по тихой, пока не огреб по шее.

— Да.

— И ты называешь меня подлой?

— Я не называл…

— А что ты делал?

— Я просто сказал, что ты… что мы поступили нехорошо.

— То есть подло?

— Да что ты вцепилась в это слово. Заладила «подло», «подло», «подло», «подло». Какая разница, как назвать поступок, если он плохой! Хорошим он от этого не станет!

Таня соскочила со скамейки и с торжественным видом почетного караула, шагая мимо меня, продекламировала:

— Кроха сын к отцу пришел, и спросила кроха…

Оборвав свое импровизированное выступление на половине слова, она снова уселась на спинку скамьи, только на этот раз она оказалась совсем рядом со мной.

Мое сердце забилось чаще, мне показалось, что тепло, источаемое ее телом, проникая сквозь плотную ткань пуловера, волнами разливается по мне.

— Хочешь, я тебя поцелую? — тихим, совсем обыденным голосом спросила она.

— Хочу.

— Тогда закрой глаза, тебе еще рано такое видеть.

Я закрыл глаза. Свежий утренний ветер обдувал мое лицо, принося с собой легкие прикосновения ее волос и тонкий запах ее кожи. Он шевелил ветви окружающих нас кустов и липкие, еще не распустившиеся почки деревьев. В полумраке рассвета они казались мне пышной листвой из-за шума, наполнявшего мои уши.

Мы сидели рядом, молча. Она не знала, что сказать, а я не знал, что мне теперь делать.

— Знаешь, Сережа. А ведь он был милиционером.

— Кто?

— Михин дедушка. У него был свой пост или участок, я не знаю, как у них это называется. Он нес свою службу, ловил преступников, и в этом был смысл его жизни. Ты понимаешь меня? Он всю жизнь следил за порядком, всю жизнь наказывал нарушителей! А потом заболел.

— И что?

— Да ничего. Ты только представь. Он заболел. Постепенно его здоровье становилось все хуже и хуже, пока совсем не испортилось. Ему оформили инвалидность и с почестями отправили на пенсию. И вот он сидит в своей квартире. Человек, который всю свою жизнь ловил преступников и сажал их в тюрьму, сам оказался в тюрьме, в тюрьме своего тела, и никогда ему не суждено из этой тюрьмы выйти, ни через пять, ни через десять лет, понимаешь? Никогда!

— Поэтому считаешь, что ты можешь его доводить? Ты думаешь, что это нормально?

— Ничего ты не понимаешь, Малой.

— Не называй меня так. Пожалуйста.

— Ладно. Не буду. Ты только представь. Он сидел в своей квартире около этого проклятого окна каждый день, солнце всходило и садилось, а он все сидел, лишенный своей работы, своего поста, своего смысла жизни. Но однажды он заметил, что качели во дворе начали скрипеть. Неужели ты думаешь, что их сложно смазать? Конечно, несложно! А знаешь, почему их никто не смазывает?

— Наверное, потому что они никому не нужны?

— Вовсе нет! Все как раз наоборот. Они очень нужны! Ему они нужны. Понимаешь?

— Нет, — честно признался я.

— А ты только представь. Когда он увидел, что качели скрипят, он снова обрел цель в жизни, он нашел себе новый пост, он начал охранять покой и тишину во дворе. Поначалу родители возмущались, когда он орал на ребятишек из окна своей квартиры, но со временем все привыкли, его стали считать сумасшедшим и начали ходить на качели в другой двор. И эти качели снова перестали скрипеть, только теперь уже потому, что на них никто не качался. Он вновь потерял то немногое, ради чего жил. Я видела, как он страдает. Он часами напролет просиживает около окна и не ложится спать, пока не выполнит свой долг. Ты только представь, что будет, если на эти качели никто не придет! Это будет означать, что он старается зря, что все его усилия напрасны, что его жизнь бессмысленна. А что может быть страшнее бессмысленной жизни? Я прихожу сюда каждый день, он ждет меня, и я не могу его подвести…