Своя правда - [10]

— Проститутки кусок! — выцедил он через зубы, подбирая под себя ноги и шаря рукой по краю столешницы.

— Нагулялась, мразь! И е**ря своего домой притащила!

Нина Семеновна обернулась и увидела Виктора, который с недоумением наблюдал за полуночной сценой. Снова взглянув на мужа, она в полумраке лунного света могла разглядеть только его колени, он стоял перед ней в полный рост.

— Успокойся, пожалуйста. А Вы, Виктор Николаевич, выйдите…

Договорить фразу ей помешал короткий удар коленом в нос, после чего она повалилась на пол.

— Избавиться от меня задумали! Не тут-то было!

Она почувствовала удар в живот.

— Гнездышко себе свили!

Размашистым жестом он сбил со стола стопку посуды, осыпав Нину Семеновну осколками.

— Ах, ты ж ссу..!

Сквозь скрежет зубов и хруст ломающихся под босыми ногами осколков посуды почти одними губами процедил он, коротким рывком кидаясь в сторону Виктора.

Виктор оценил реальность надвигающейся опасности и, пользуясь преимуществом своего роста и длины рук, вложил всю свою природную силу в один неумелый толчок соперника в грудь.

Обезумевший от алкоголя и ярости мужчина пошатнулся назад, наступил босой ногой на один из рассыпанных по полу осколков и с приглушенным утробным стоном повалился набок.

Виктор, уверенный в том, что в случае повторного нападения ему не удастся справиться с мужем Нины Семеновны, поборов первый испуг, кинулся вперед и придавил его своим телом к полу. Пытаясь занять более удобное положение, Виктор уперся в испачканное теплой, липкой жидкостью плечо обездвиженного соперника.

— Нина! У него кровь! Помоги мне! — выкрикнул он.

Вполне уже пришедшая в себя Нина Семеновна помогла ему спеленать мужа скатертью, и они вместе очистили от соколков, обработали и перевязали глубокую рваную рану на его плече.

Глава 2

* Сергей *

Прогулка по ночному городу наедине с девушкой будоражила мои фантазию и нервы. Прохладный ночной воздух напрочь прогнал сон. Таня шла молча, сосредоточенно переставляя ноги, иногда ее губы вздрагивали, как бы пытаясь выплеснуть наружу переполнявшие ее слова.

Я тащился рядом, тупо таращась в асфальт. С каждым новым шагом я порождал, прокручивал и отвергал внутри своей головы десятки фраз и тем для разговоров, но ни одна из них не казалась мне достойна того, чтобы быть высказанной.

Молчание прервала она:

— Зачем ты туда притащился?

— Меня Макс позвал.

— Один кретин позвал, а другой кретин приперся. Детское время давно закончилось, скоро рассвет. Тебя родители, наверное, потеряли уже. Иди домой.

— А ты?

— Что я?

— Ну, я же тебя проводить должен.

— Сама дойду.

— А мне потом Миха ноги выдернет, да и пока нельзя мне домой.

— Почему это тебе нельзя домой?

— Меня отец…

Я хотел сказать: «Убьет», но, поняв всю детскую наивность таких слов, смутился и снова замолчал.

— Так что отец? Что он с тобой сделает?

Я продолжал молчать.

Таня, не дожидаясь моего ответа, почти не касаясь, как мне показалось, земли, быстрыми шагами пробежала по детской площадке и, слегка подпрыгнув, уселась на качели.

— Ну! Чего стоишь как истукан? Покачай меня!

«Покачай ее», — противным голосом съязвил кто-то в моей голове. Я аккуратно обошел песочницу и, подойдя к Татьяне сзади, легонько толкнул старую выцветшую под дождем и солнцем дощечку сиденья.

Качели отозвались громким, протяжным скрипом.

— Чего остановился? Качай!

Невзирая на дикий скрип, продолжала она свою игру.

Я толкнул качели снова, и снова, и снова. Дощечка сиденья была очень маленькой, и мне пришлось задействовать всю свою ловкость, чтобы, раскачивая качели, не касаться руками ни Тани, ни нежной ткани ее юбки.

Каждый раз, взлетая передо мной вверх и устремляясь с новой силой вниз, белая копна ее волос развевалась в воздухе, слегка касаясь моего лица.

Мне нравился этот безудержный, такой неуместный в нашем положении, порыв ее детского веселья.

Из-за нарастающего скрипа я не сразу расслышал ругательства и крики, раздающиеся в наш адрес, из открытого окна на третьем этаже дома напротив детской площадке.

— Ну же! Качай! Качай сильнее!

Как завороженный я с новой силой раскачивал качели и смотрел в окно, в котором на фоне тускло горящей лампочки маячила, выглядывая чуть выше груди, фигура мужчины, выкрикивавшего в наш адрес отборные площадные ругательства.

Протяжный скрип, звонкий девичий смех и отборная брань заполнили все пространство двора и достигли, казалось, своего пика в тот момент, когда в окне погас свет и громко хлопнула форточка.

Таня, не дожидаясь остановки качели, спрыгнула с нее.

— Бежим! — выкрикнула она.

Я побежал вслед за ней прочь с детской площадки из двора через улицу в небольшой сквер, в котором располагался памятник ликвидаторам и жертвам аварии на Чернобыльской АЭС.

Скрывшись от несуществующих преследователей за густо поросшим кустарником, Таня перешла на шаг, я все еще шел за ней. Немного отдышавшись, она резко повернулась и уставилась мне в лицо.

— Малой! А ты знаешь, кто это? Кто на нас орал в окно? Ты его знаешь?

— Нет.

— Это! Это Саш…, это Михин дед. Он инвалид, и на улицу выходить не может! Поэтому и бесится! Он эти качели просто ненавидит.

— Так если он на улицу выходить не может, зачем тогда мы убегали.