Своё и чужое: дневник современника - [47]

20 августа. Толкуют о XXI веке, а увязли в XVII. Истекающий величают атомным, космическим, технотронным, трагическим и т.п., а он прежде всего — преступный. Преступили всё — природу, мораль, религию, род и нацию, семью, само бытие. Только и занимались тем, что испытывали себя на растяжение и сжатие, холод и зной и удивляются: какие живучие, еще дышим и рвемся дальше. Даже животные не переносят изменения среды обитания и гибнут, а мы превзошли животных в приспособляемости к смраду, грязи, крови. Опять вспоминаются древние, они решительно отрицали золотой век в будущем. Уже тогда у них было для этого достаточно оснований. Итак, от «страшного» XVIII /Вольтер/ к преступному XX.

Грибное рандеву в моей корзине: белые, берёзовики, подосинники, свинушки, зеленушки, шампиньоны, дождевики, лисички, опёнки. В одном лесу, не мешают друг другу. В грибной охоте важны как дальний обзор, так и прицельное зрение. Давно уже охота превратилась в вывоз грибов мотоциклами и автомобилями, не осталось заповедных уголков. Но я не внакладе.

23 сентября. Страна без президента, временщики. Устроили гнусную мистификацию, выдав больного за здорового. Повсюду видны замешательство, растерянность, остановка.

30 сентября. Досадно, что два года назад не видел, какой вариант либерализации проходит. Как ни тяжело признавать — самый худший, бюрократический, и курс был взят намеренно, твердо, хладнокровно сразу после 91-го, когда партийцы и хозяйственники мгновенно перекрасились в реформаторов.

Время распалось на две неравные части — там и здесь. Здесь — дело и деньги, усталость, мусор межчеловеческого трения, бескровная война; там — погружение и растворение в эфире, полнота одиночества под сенью берёз и сосен, подлинное перевоплощение. Здесь я — пигмей, соринка; там — космическое существо, открытое во все стороны и вбирающее энергию природы. Да и натура моя монашеская, лесная, молчаливая, всегда уходил от разговоров о себе, от саморекламы, карьеры, наконец.

1 октября. Как страстно настаивает о.Сергий на религиозности, как язвительно и разнообразно бичует атеизм, захвативший русское общество в начале века. Но ведь в пользу религии столько же доводов, сколько и против неё, и то, и другое неразделимо.

Вопрос не в том, что достойнее человека, а в том, какая потребность овладевает человеком, и тогда наступают времена сплошь религиозные или убеждённо-атеистические.

7 октября. Стыдливая нагота белоствольных чащ, пронизанных последним солнцем, покоем, свежестью. И такая благость разлита в полях, что, кажется, нет в мире ни печали, ни слёз, ни тоски, ни смерти, как её понимают люди, т е. конца. Я буду листом, мохом, паутинкой — так верую, и чем резче отдаляюсь от общества, тем сильнее.

14 октября. Неужели 100 лет будем идти через ухабы и грязные канавы первичной капитализации, давно преодоленной всем миром? Отвратительная борьба за власть вокруг больного владыки, так и напрашивается диктатура.

18 октября. Отставка Лебедя за «непростительные ошибки», пиррова победа аппарата. Неужели Ельцин забыл собственную биографию? Сработал только инстинкт самосохранения и зависть к сильному, способному.

30 октября. Биография Талейрана: однотипный почерк «великих» людей, неизменные комбинации бесстыдства. Скучно и неинтересно. Не звезды влекут, а межзвёздные пространства — таинственные, завораживающие, неожиданные. А все помешаны на звёздах.

1 ноября. Роман с революцией окончательно развеян. Только бы хватило мужества не предавать анафеме настоящее, как бы худо оно ни было. Если случится обрыв, к чему усиленно ведут нынешние господа, тогда навеки восторжествуют почвенники и коммунопатриоты, спор разрешится. Вероятно, следовало осторожно разворачивать корабль в либеральном направлении, не ослабляя вожжей. Но, как всегда, понесло: сначала горбачёвцев, затем этих.

19 ноября. Очередной день траура по жертвам Каспийска. Незатруднительно стало демонстрировать сочувствие и озабоченность, ничего не предпринимая всерьез для безопасности народа. Объявил траур — и приобщился к чужой скорби.

21 декабря. Есть существа, которых поддерживает на плаву злоба и ненависть, как других — добро и любовь. Они изнемогают и впадают в растерянность, если иссякают запасы чёрной силы, и постоянно подпитывают их моральным истязанием своих жертв. Это ведьмы, ведьмаки. Увы, не мифология.

Совсем отказался от прессы и ТВ — сладкое тошнотворное пойло, фабрикуемое городскими бездельниками. Именно эта массовая эрзацпродукция возмущала позднего Толстого. Он безошибочно поставил диагноз новейшей цивилизации потребительство, и в отместку потребители всех сортов сделали из него юродивого. Ещё бы, такой бесспорный и простосердечный взгляд на человека: брать только полезное и необходимое. Откуда же в таком случае наши интеллигентные жуиры возьмут средства для удовольствий?

1997

17 января. И все же чуть не на каждом шагу старик Толстой был заложником своего беспокойного необъятного ума. Он копает там, где копать опасно или бесполезно, нет необходимости с ним спорить или возражать, он противоречит только самому себе, ибо рождает сам кажущиеся ему больными или злободневными вопросы. Так ли ужасен страх смерти, как это представлялось ему? Большинству неведомо, потому что перекрывает жизнь со своими абсолютами. Перехлесты Толстого от увлеченности и гиперболичности, в них он черпал силу и убеждённость доказательств. Но как мне близка эта крайность, где и тоска, и негодование, и страсть большой и алчущей совершенства человеческой души. В глубине я с ним, к чёрту логику, очевидность, реализм, это рыночное мировоззрение, где талант набивать требуху вытесняет все остальное и всегда на первом плане.