Своё и чужое: дневник современника - [49]

17 марта.

Пролетают за окнами ели,

Полустанки, деревни, поля...

Полотном серебристым метели –

Так и жизнь пролетает моя.

Было слово озвучено с верой

И сработано дело с душой,

Лишь с лукавой, уклончивой Евой

Я сбивался с дороги прямой.

Не приманивал славы я кровью,

На подмостках не знал торжества,

Только дети внимали с любовью

Да прощала родная земля.

Знаю верно — таких миллионы,

Знаю точно — такой я один.

Это наши взвихряются стоны

Над просторами русских равнин.

То ли плакать нам, то ли смеяться,

По своей ли вине, по чужой,

Будем весело в кровь разбиваться

Между явью и хрупкой мечтой.

23 марта. Всю неделю наблюдал комету Хейла-Боппа, раз в 4 тысячи лет.

Комета, странница седая,

Привычно путь свершает свой,

И снова тайна роковая

Висит безмолвно над Землёй.

Пришла неведомо откуда

И растворится без следа;

Но кто она: предвестник чуда,

Столпотворенья или зла?

Так сердце жаждет обновленья,

Так жизни хочется иной,

Что принимаю без сомненья

За добрый знак привет чужой.

Им не сойтись в немом пространстве,

Не разделить судьбы своей:

Одной — в холодном постоянстве,

Другой — в кипении страстей.

Смеясь над всеми фонарями,

Звезда свободная летит

И, заметая след лучами,

Зовёт, тревожит, лицезрит.

31 марта.

Так славно в толпе затеряться

И стать на минуту, как все:

Не надо сверхумным казаться,

А также — клониться к земле.

Толпа равнодушно — терпима,

Участлива даже порой;

Она неизменно без грима

И вечно довольна собой.

Но вот незадача какая.

Лишь в сторону сделаешь шаг,

Как тысячи глаз, не мигая,

Насквозь продырявят — ты враг.

И горе тому, кто крылатый,

Юродивый, мудрый, прямой –

Ведь в час неизбежной расплаты

Он будет растоптан толпой.

Хоть знаешь об этом заране,

И сердце сжимает тоска.

Нельзя затеряться в тумане,

Когда за туманом — весна.

4 апреля. У Толстого не романы — жизнь сделана гениально: до последнего вздоха спорил с человечеством по коренному вопросу — как жить достойно не одиночкам, а каждому и всем вместе. Он взял на себя апостольскую миссию и сделал рывок, чтобы абсолютно перейти в апостольское качество, но слишком поздно.

Резвитесь, мальчики, резвитесь,

Вдыхайте радостно весну,

Играйте, пойте, веселитесь,

Печаль совсем вам не к лицу.

Придет пора, и кровь взыграет,

Победно выстрелит струя,

И в сладкий плен, изнемогая,

Вы окунетесь навсегда.

А там поток захватит мутный,

И будет каждый постигать

Искусство жизни многотрудной:

Не утонуть, не унижать.

Гремят невидимые взрывы,

Фарватер плотно начинён;

Немногие остались живы,

И жалко тех, кто погребён.

Плывите, мальчики, плывите,

Для честных путь всегда суров.

Слабеет дух — сильней гребите,

Ещё не видно берегов.

7 апреля. С концерта. Тот случай, когда слушал не певца, а пианиста Болдырева. Мастер и виртуоз высшей пробы, подлинный музыкант.

Призывает страна.

Неподвластна она

Временам, катастрофам, страстям;

Там гармонии свет,

На бесчестье — запрет,

И сердца открывают друзьям.

Там простор без границ,

Озарение лиц,

Ослепительных мыслей полет.

Тишина исцелит,

Красота напоит,

И душа в умиленьи цветет.

Если боль, не тужу

И обид не коплю —

Ждет страна незакатных огней.

Я черту перейду

И неслышно вступлю

В племя гордых и чистых людей.

13 апреля.

За околицей сосны шумят,

Тёплый дождь спозаранку идёт,

И бродячие ветры гудят,

Словно души, всю ночь напролет.

Накопилось. Как дальше-то быть?

От забот поседел я давно.

Мне глаза бы пошире открыть,

Но колючие льдинки в лицо.

Рассказать — не поверит никто,

Да и с кем разделить это миг? –

Не собою я болен давно,

Не за счастьем бегу напрямик.

И живу я на две стороны,

Здесь — раздоры, смятенье, позор,

Там — настой полевой тишины

И фиалки доверчивый взор.

Обнимаю, врастаю в стволы.

Г де же тот, что утешит меня?

Ничего, кроме юной весны,

Истекающей сладости сна.

17 апреля.

Дуролом, костолом, перелом –

Это любят у нас ремесло.

Опоздали и мчим напролом,

А куда — позабыли давно.

Всё расход, а когда же приход?

От широкой души не мудрим,

Показалось — шагнули вперёд,

Оглянулись — всё там же стоим.

3 мая. Дикарская привычка — нести в лес огонь. Пришёл и остолбенел: заветный уголок на краю бора выжжен и обуглен, под ногами не мягкий ковёр, а хрустящая зола. Не мог заснуть.

В этом мире, слабый и безродный,

Пробираюсь тенью каждый день.

Сумрак надвигается холодный,

Коченеет сердце, как кремень,

Люди-манекены неизменны:

Там, где под сосной растил мечту,

Вдруг увидел ужас перемены –

Чёрные стволы и пустоту.

На зеленой кромке, под шатрами,

Пировала шумная семья.

Из травы, израненной юнцами,

Долго вынимал осколки я.

Под напором всевозможной дряни

Корчится невинная земля,

И однажды, в предрассветной рани,

Оборвется всё — и навсегда:

Майская лазурь над перелеском,

Ласточек стремительный полёт,

И ручей в полях с весёлым блеском,

И дыханье, плавящее лед.

11 мая. Все делают вид, что страшно заняты, чтобы съесть лишний кусок. А этот круговорот — морок, имитация деятельности, полноты. Чтобы быть сытым, совсем не нужно 3 тысячи сортов еды и столько же всякой другой дребедени. Когда приезжаю в деревню на хлеб и молоко, я ощущаю это непривычно остро. Вот она, ловушка прогресса. Миллионы бьются в его тисках и не способны их разжать, подняться до свободы, смысла, достоинства.

31 мая. Рядом мёртвое кладбище, мимо проезжает полгорода.