Свирель Марсиаса - [29]
«Доехали! Спасены!» — говорили мы. Но мучения наши на этом не кончились. Полил дождь как из ведра, горные потоки устремились вниз, сметая все на пути. Когда мы прибыли в Дзеберак, деревню в трех часах ходьбы от Эльбасана, там бесновался поток шириной в половину Шкумбина. Стояла ночь, темень, хоть глаза выколи. Мы не видели ничего вокруг. Свирепый грохот водяного потока в Дзебераке внушал нам ужас. Казалось, что обрушиваются горы, низвергаются небеса, наступает катастрофа…
Ту ночь мы провели в одном доме недалеко от потока. Нас встретили как нельзя лучше и угощали, как принято у албанцев, жареной курицей и сладостями. Мне помнится, нам приготовили даже хасуде. Никогда не забуду я эту встречу! Дом был полон маленьких детей.
Сколько раз мне теперь ни приходится проезжать мимо Дзеберака, я всегда с волнением смотрю на этот длинный дом, расположенный на большом лугу. Он совсем не изменился с тех пор. Несколько мужчин вспахивают поля или занимаются еще каким-нибудь делом вокруг. Их молодые жены суетятся здесь же на дворе или на лугу. Те, кто были когда-то мальчишками, уже выросли и поженились. Других мальчишек, очень похожих на тех, которые бегали здесь тридцать лет назад, только в большем количестве, можно увидеть на дороге, под густыми деревьями. Иные из них с сумками через плечо идут в школу или возвращаются из школы домой.
На спинах их дедов переправились мы на другой день через широкий поток в Дзебераке. Мне доставляло удовольствие смотреть, как мой учитель взгромоздился на плечи рослого дзеберакца, — я не выдержал и расхохотался. Того тоже разобрал смех, и у нас началось веселье, несмотря на то что мы находились на середине потока, вода еще пенилась, бурлила и поход наш был небезопасен.
На той стороне потока нас ожидала машина из Эльбасана. Не знаю, как сообщили в Эльбасан, чтоб нам прислали другую машину. Может быть, с риском для жизни кто-нибудь из крестьян отправился ночью в город. Первая машина так и застряла между двумя реками: ей не удалось бы еще раз переправиться вброд через Шкумбин, если бы даже пришлось пригнать ее обратно в Корчу. Ночью, целые и невредимые, прибыли мы в Эльбасан.
Никто не вышел меня встретить — я не сообщил, что приеду. Лил дождь. Фонари не горели. Тогда в Эльбасане фонари встречались очень редко и были не электрические, а горели на масле. Перед нашим домом строилась какая-то стена. Я поскользнулся и упал в лужу грязи.
Я начал кричать и звать на помощь. Мой крик услышали. Родители спустились вниз с лампой и еле-еле вытащили меня из грязи. Тут же, грязного, помятого, они принялись обнимать и целовать меня. Трудно сказать, кто плакал и смеялся больше — я или мои родители.
Что рассказать вам об этой неделе, проведенной, мною дома? Нельзя описать мою радость. У меня появился аппетит, даже щеки немножко порозовели. Но неделя промчалась так быстро, что я не успел опомниться. Снова нужно покидать дом! Нужно покидать Эльбасан и все, что дорого сердцу! Нужно отправляться в долгий путь — и снова наступит холодная корчинская зима и одиночество!
Автомобили не ходили до Тюкеса. Шкумбин вышел из берегов, и нельзя было восстановить мост. До Тюкеса мы ехали на лошадях, по старому караванному пути, через Камарский мост, мимо Шулоры и Джуры — об этих местах я всегда вспоминаю с волнением. В то время мы уже учили в школе, что это была знаменитая Егнатья, дорога, проложенная римлянами две тысячи лет назад и ведущая из Дурреса в Византию, в теперешний Стамбул.
Мы отправились в путь. И знаете, с кем? С караванщиком Хюсой!
Даже теперь, когда открылось автомобильное сообщение с Корчей, Хюса не бросил своего дела. Его караваны ходили иногда в Пешкопину, иногда в Берат. И вот, к счастью для Хюсы, стала непроезжей дорога и в Корчу. Он с большой радостью снарядил караван в Тюкес.
В его караване, насчитывавшем когда-то двенадцать лошадей, осталось теперь четыре. Из старых лошадей остался только рослый белый конь, на котором я на этот раз и ехал.
Да, изменился караван Хюсы, стал куда меньше. Но по-прежнему висели на лошадях колокольчики. Они звенели всю дорогу до Тюкеса и навевали мне сладкие воспоминания.
Хюса — мне казалось, он совсем не изменился — погонял лошадей и без умолку рассказывал всякие истории. Мой учитель, преподававший в лицее албанский, то и дело вытаскивал из кармана маленькую записную книжку и записывал некоторые слова.
Когда мы подошли к Миракским порогам, поднялся страшный ветер. Невозможно было удержаться верхом на лошадях, и нам пришлось слезть. Ветер дул прямо в лицо. На мне был черный форменный плащ. Ветер надувал его, как зонтик. Я с трудом переставлял ноги, хотя впереди шел Хюса, защищая меня от ветра своим большим телом. Караванщик не переставал кричать и подбадривать лошадей, которые тоже едва передвигались в таком урагане. Шкумбин грохотал и пенился глубоко внизу, в нескольких сотнях метров под нами.
У Миракских порогов, на самом повороте, плащ мой рвануло кверху, ветер чуть было не приподнял меня над землей и не унес. Еще мгновение — и я упал бы в реку, на скалистые камни, но Хюса успел ухватить меня за край плаща. Тем, что я остался жив, я обязан караванщику и пуговице, которую мама пришила у воротника. Как сильно ни дул ветер, пуговица выдержала.
