Свирель Марсиаса - [13]
Наси выпил эту каплю молока так, словно он умирал от жажды.
Старая мать смотрела на него с радостью и удивлением и сказала, покачав головой:
— Мальчишка съел три блюда! Хлеб, подливку, молоко!
На пороге другой хижины дядя Лами продолжал жевать свой кукурузный хлеб с луком.
Из хижины доносился сухой кашель его жены.
Я вспоминаю, как отец сказал матери:
— Один подыхает оттого, что ничего не имеет, а другой — оттого, что богат! Двое голодных!
Конец этой истории таков.
Года через три — четыре Наси сошел с ума. Из братьев его так никто и не женился. На старости лет они остались без хозяйки в доме.
Жена дяди Лами не протянула и года. А он жил еще долго — на кукурузном хлебе с луком, зимой и летом в башмаках на деревянной подошве и все в той же феске.
Вот какие времена были.
КОЗЫ ЦЕНА
Но до сих пор я не могу забыть этого карлика, черного, как обгорелый пень, с глазами, которые никогда не смотрели в глаза других — взгляд его всегда блуждал где-то в пространстве.
Я все еще слышу его глухой голос, раскатисто и хрипло вырывавшийся из груди. Слышу его приветствие, которое он выдавливал сквозь зубы, словно насильно, улыбаясь при этом очень странной улыбкой, кривившей влево все его лицо.
Зимой и летом Цен жил в глуши один-одинешенек на всем белом свете, без отца и матери, без детей и родных.
Власти даже не знали о существовании какого-то Цена — так нам рассказывали: он не значился в списках населения. Поэтому Цен не платил ни налога на скот, ни земельного налога с десятины, ни налога на жилище, ни вообще какого бы то ни было налога. Жителем деревни он не считался, и никакие повинности его не касались. Каждый говорил ему при встрече: «Здравствуй!» — но только и всего. Никто не спрашивал, как он живет, и никто этого не знал. Все считали его помешанным или, по крайней мере, придурковатым. Никто не жалел его, и никого такое положение вещей не беспокоило.
Когда мы узнали Цена, он был уже почти стариком. Только козы и были ему друзьями — один козел и двадцать с лишним безрогих коз.
Козы были пестрые, но не просто белые с черным — нет, шерсть их была окрашена во все цвета и удивительно красиво. Я не помню, чтобы когда-нибудь в жизни видел коз красивей, чем у Цена, и так хорошо ухоженных. На этих коз не могли равнодушно смотреть даже мои родители, а не только я, тогда еще ребенок.
Сколько раз мы видели Цена в Брегоре, на возвышенности, на границе между Шелцаном и деревней Лешар! Там он пас своих коз, а невдалеке под сенью каштана находилась его хижина. Мы просили, умоляли отца с матерью купить нам одну козу. Но что со стеной говорить, что с Ценом. О чем бы ему ни говорили, о чем ни спрашивали, он не открывал рта. На все сквозь зубы отвечал: «Хе!» — и сам черт только мог разобрать, что он хотел этим сказать — да или нет.
— Продай нам одну козу, Цен?
— Хе…
— Всего одну, Цен, ну всего одну! Какую ты сам хочешь.
— Хе…
— Да что ты заладил свое «хе»! Открой рот, скажи!
— Хе-хе…
Однако, если разговор заходил о других вещах, Цен, случалось, изредка вступал в беседу. Отец говорил, что речь его была немногословной, но дельной. Цен хорошо разбирался во всех работах, которые велись в Шпате. И, хотя казалось, что он стоял далеко от жизни, от его внимания ничего не ускользало.
Мать удивлялась:
— Да он кого хочешь вокруг пальца обведет! С ним на речку пойдешь, а без воды останешься!
В то лето мы собирались провести в Шелцане всего два месяца. Но козы Цена задержали нас еще на несколько дней. Мать никак не могла успокоиться:
— Ну, пожалуйста, Цен, продай одну козу! Только одну!
— Хе…
Эта коза подружила нас с Ценом, и он проникся к нам доверием.
Цен рассказывал, что он не местный, а из Мокры. Отца и мать своих он не помнил и о Мокре не сохранил никаких воспоминаний. Его вырастила тетка из Лешара. Но и тетка эта была придурковатой и чем дальше, тем все больше и больше теряла ясность ума. Тетка била Цена за каждый пустяк, била часто, хотя он говорил, что она любила его, «как свои очи». Тетка оставила ему стадо коз и две полоски земли в Лешаре, приучив его жить в стороне от людей, холостяком, одиноким, точно филин — как жила она сама, и никому не было известно, как она попала из Мокры в Лешар.
Когда тетка умерла, дела у Цена не улучшились. Козы стали дохнуть. Козлят лешарцы крали или отбирали силой, чего никогда не случалось, пока тетка была жива. Одна соседка два раза избила его около мечети на глазах у всех мужчин и совершенно ни за что. Цен не вытерпел: он отдал свои поля в Лешаре одному крестьянину, а взамен получил от него поля в Брегоре. Крестьянину, который согласился на обмен, ходить туда было слишком далеко.
В Брегоре Цен вырастил немного хлеба и запасся молочными продуктами. Он был доволен, что живет в этом отдаленном углу Шпата. По крайней мере, выглядел довольным.
«Слава богу, шелцане не сидят у меня на шее», — говорил он.
Итак, Цен открыл нам свою душу: никто не знал о нем больше, чем мы. Мы стали его ближайшими друзьями, но все-таки не такими, чтобы продать нам козу.
