Свидания в непогоду - [94]
— Давай, давай!
— Верно, Михаил Петрович: меня бы подрядили. Полбанки на кон, такую лекцию отгрохаю — закачаетесь!
— Сам-то, смотри, не накачайся!
— Ишь, черт, куда его понесло! — вскрикнула Ганюшина, и все повернули головы к реке, на которую она смотрела.
По дороге через Жимолоху труси́ла каурая лошадка, только что спустившаяся с противоположного берега. В передке саней стоял на коленях щуплый, издали чуть приметный возчик. Нахлестывая лошадь, он упрямо и бесшабашно гнал ее по ржавому снегу, к темневшему впереди разводью. И сразу же внимание всех, кто находился на крыльце, переключилось на непутевого ездока:
— И куда прет, дурной, чего надумал!
— Ореховский, видать, или наш?
— Правей, правей держи, дьявол!
— А ну, не галдеть! — зыкнул Михаил Петрович, как будто шум мешал ему лучше видеть. Изогнувшись над перилами, он пытливо всматривался в розвальни, из которых будто что-то высовывалось, неясное и колеблющееся.
Ближе к середине реки поверх льда широкой полосой разливалась вода. Ступив в нее, лошадь пошла медленней. Возчик легко соскочил с саней (у ног его венчиком взлетели брызги), взял каурую под уздцы. На крыльце враз выкрикнуло несколько голосов:
— Ореховский — Данилыч!
— Этому всё нипочем!
— Чудак! Сейчас под лед сиганет!
Подведя лошадь близко к разводью, возчик почесал кнутовищем висок, осмотрелся и неторопливо свернул в сторону, на белесую целину. Розвальни запрыгали по ледяным гребешкам, вдоль черной расселины во льду. И тогда неясное пятно в них ожило: над санями приподнялся другой человек — в шляпе и в очках, блеснувших тусклыми искорками.
«Верхушка» завосклицала, а Михаила Петровича словно жаром обдало: «Господи, неужели ж он? Да кому еще тут?» Он по-новому, тревожно, окинул взглядом реку и берег, соображая, где лучше саням проехать и не понадобится ли помощь.
— Данилыч! — кричали вразнобой с берега. — Держи правей! Дуй напрямки!
— Ладно вам разоряться, и сам знаю, что делать, — бурчал в ответ Данилыч, обращаясь, впрочем, к каурой и отчасти к Тугаеву, который пытался встать на колени. — Это вы верно надумали, товарищ лектор: сойти не мешает.
— Сойти обязательно, — сказал Тугаев, чувствуя, что от неподвижности замерзает. Не пристало к тому же показываться людям, к которым едешь по делу, в образе истерзанного ненастьем бродяжки. Данилыч придержал лошадь, и Тугаев, преодолевая ломоту в теле, выбрался из саней. Понадобилась еще какая-то доля минуты, чтобы удержать равновесие и не плюхнуться в воду.
Найдя узкое место разводья, Данилыч остановился у самой кромки. Он постучал кнутовищем по закраине льда, оглядел ноги лошади и несильно пригнул ее голову, всё что-то приговаривая, словно давал знать скотине, что от нее требуется. Тугаев тоже подошел к кромке.
Разводье здесь было не шире двух санных полозьев, — просто щель, которая поодаль переходила в озерцо. Пузырчатый лед на сломах мерцал блеклой зеленью, вода казалась неподвижной и как будто вспученной. На берегу стало тихо, и может быть поэтому Тугаев ощутил вдруг бренность покрова, отделявшего его от речных глубин.
— Ступай вперед, — сурово сказал ему Данилыч. — Далеко не отходи!
Тугаев перешагнул щель, как лужу на дороге, и, пройдя несколько шагов, оглянулся.
Данилыч стоял уже по эту сторону разводья. Он потягивал лошадь за уздцы и легонько ударял по ее ногам кнутовищем. Кося глазом по низу, лошадь понимающе переставила через щель передние ноги и, всхрапнув, двинулась дальше. Почти в то же мгновение она осела крупом; задняя нога, скользнув по кромке, сорвалась в воду, хрустнул лед. Данилыч рванул узду. На берегу взвизгнули женские голоса, но не успели они умолкнуть, как розвальни выбрались на целину.
Люди на крыльце опять загомонили, честя Данилыча и подавая ему советы. Хотя до горских холмов оставалось недалеко, здесь, у самого берега, тянулась узкая полоса полой воды.
— Яков! Лидушка! Кто там! — спохватился Михаил Петрович. — Бегите вниз! Похоже, и впрямь лектор это…
— Полбанки за вами, Михаил Петрович! — крикнул Федя-шутник и, перемахнув через перила, затопал под откос.
За ним, надевая на ходу пальто, побежал Яша Полетаев.
— Восемь уж скоро, а ты еще не готова, — сказала Мария Степановна, входя в горенку, где за столом сидела дочь.
— Сейчас. Вот только оборку закончу.
Расстелив на столе кофточку, Валя пришивала к вороту широкую кружевную ленту. С «верхушки» нежно и томно стекали в горенку звуки радиолы. Валя прислушивалась к любимым вальсам, — они прокручивались точно по заказу, и рассеянно вдевала иглу в ткань.
— Ты иди, мама, не жди… Мне лекцию что-то и слушать не хочется.
Мария Степановна вернулась на кухню, но сейчас же опять приоткрыла дверь:
— Видать, не начали еще: народ у клуба стоит. Пойду пока хлев проверю.
Она накинула на голову платок и вышла во двор. С крыльца снова взглянула на «верхушку»: люди кричали там что-то и смотрели вниз, на Жимолоху.
Мария Степановна проверила скотину, закрыла хлев и, подобрав оброненные картофелины, хотела уже возвращаться в дом, когда увидела сбегавших по откосу Федю и Яшу. Разбрызгивая грязь, они стремительно пронеслись мимо ворот ковылевского дома. «Подрались, что ли?» — подумала Мария Степановна и вышла за калитку. Дойдя до угла ограды, она остановилась перед спуском к реке и прижала руки к груди.
Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».