Свидания в непогоду - [85]
Спуск. Шуршат, нагоняя друг друга, колеса. По задку машины непрерывно и дробно стучит взвихренный движением гравий; треск его напоминает электрические разряды. А дорога бежит всё дальше; другая, чуть у́же, пересекает ее. На белом столбе торчат стрелки-указатели. «Быстрый Ручей. 18 км», — успевает прочитать Тугаев. — «Снегиревка. 7 км», «Отрада. 23 км».
— Хорошие у вас названия, — говорит он, ни к кому особенно не обращаясь. — Отрада, Быстрый Ручей… И ваше тоже отличное, — улыбается он Вале, узнав в пути, откуда она. — Горы! Приятно жить и работать в таких местах…
Из приличия Валя тоже улыбается, но ей кажется, что в очках лектора какие-то холодные искорки посмеиваются над нею. «Живи да работай!» — слышит она голос Лопатина и молча опускает голову.
— Названия хорошие, верно, — поворачивается Бродова, и круглое лицо ее, обветренное, с нестираемыми складками в уголках губ, становится на миг ребячливым. Но уже в следующую секунду изменившийся, озабоченный взгляд ее останавливается на инструкторе: — В «Ручье», Вася, у нас сколько вывезли?
Сдвинув брови в одну черную полосу, Вася задумывается:
— Вместе с компостами что-то тонн пятьсот.
— Пятьсот шестьдесят, — уточняет сотрудница газеты.
— Плохо. Надо Можаева подкрутить. У них под одну кукурузу надо восемьсот вывезти.
— А то еще Грязи есть, — мельком взглянув на Тугаева, говорит Павлуша. — Чем плохо?
— Грязи тоже у меня, — вставляет Вася. — Там с надоями нынче выправились: с плюсом идут.
— А у вас какие надои? — обращается Тугаев к Вале. Ему не столько хочется узнать, какие в Горах надои (сведения об этом припасены у него в достатке), сколько втянуть в общую беседу эту держащуюся особняком девушку.
Рассеянно смотревшая на Тугаева, Валя переводит взгляд за окно, как будто вопрос обращен не к ней.
— Вы не доярка?
— Нет, — поспешно отвечает Валя, и Тугаев чувствует почему-то, что вопрос его бестактен, сам смущается и умолкает.
— Видите ли, Степан Федотыч, — смягчает неловкость бывшая горская учительница, — Валя пока не работает, и ей трудно ответить на ваш вопрос.
— Нештатная единица, — вспоминает свою остроту Павлуша.
Бродова тычет его локтем:
— Перестань!
Вскоре машина стала пустеть. В Отраде вышел Вася, в Грязях — сотрудница районной газеты. Прощаясь, она поцеловала Валю, сказала негромко: «Подумай, девочка», — и Валя, сникнув, долго смотрела на дорогу.
За́ полдень впереди, на открытой возвышенности, показались дома Моторного. Поселок был крупный — с универмагом, клубом речников и Домом культуры, где должен был выступать Тугаев. Выехав на площадь, Павлуша подрулил к столовой. Райкомовцы обычно обедали здесь перед тем, как приступить к делам или отправиться дальше.
Валя торопливо выскочила из «победы»; до Гор ей надо было искать другую попутную машину. Она поблагодарила Бродову, чуть заметно кивнула Тугаеву и, совсем не глядя на Павлушу, пошла через площадь к магазину, далеко обходя лужи.
— Желаю вам удачи, Степан Федотыч, — сказала после обеда Бродова, прощаясь с Тугаевым. — Я задержусь в городе, а Павлуша послезавтра будет здесь и подбросит вас в Горы.
Она поехала дальше, а Тугаев, разминаясь с дороги, зашагал к Дому культуры.
3
Синоптик из метеослужбы угодил в точку: на вторые сутки погода испортилась. Небо сплошь заволокло тучами. Ближе к земле ветер гнал их рваные клочья, и они второпях обдавали Моторное колючими брызгами дождя.
Павлуша приехал за Тугаевым в начале одиннадцатого. Времени впереди было с избытком, но Тугаеву хотелось приехать в Горы пораньше, чтобы успеть, как он делал это обычно, познакомиться с людьми и хозяйством. И когда он спросил Павлушу, долго ли им добираться, тот только зубами блеснул:
— Мигом!
В машине было тепло и уютно. Закинув ногу на ногу, пригревшись, Тугаев наблюдал, как дождевые капли разбивались о ветровое стекло: испещренное ими, оно словно перекипало. Когда дождь прекращался, капли медленно оползали и, соединяясь, стремительно вдруг скатывались, оставляя на стекле выпуклые светлые дорожки. И только напротив Павлуши неутомимый «дворник» расчищал, пощелкивая, часть стекла, похожую контуром на раскрытый веер. Меняющийся в этом контуре пейзаж представал во всей своей унылой обнаженности.
Павлуша вел машину легко и так же легко болтал о дорожной жизни. Закуривал, не сбавляя хода, держа одну руку на баранке; огонь спички, прыгая, лизал его огрубевшие пальцы, а «победа» послушно следовала зигзагам шоссе.
Моторное осталось далеко позади. Асфальтовая дорога сменилась грунтовой, прикрытой между колеями слежавшимся смурым снегом. Тугаев мысленно уже перенесся в Горы. Он думал о предстоящих встречах и о том, как лучше провести время до вечера, когда машину что-то вдруг подбросило, откинуло в сторону, и она медленно, со скрипом, остановилась.
Двигатель заглох. Изменившийся в лице Павлуша отчаянно нажимал на педаль стартера, переключал скорости и наконец, лениво чертыхаясь, вылез наружу.
Впервые после Моторного Тугаев взглянул на часы: они показывали без семи минут двенадцать. В спешке не было необходимости. Он зябко стянул борта серенького дорожного пальто и стал ждать. А Павлуша хлопотал вокруг машины, и было заметно, как он нервничает, бестолково суетится. Он открывал капот, прощупывал колеса, заглядывал под раму и, ничего не добившись, принялся расчищать снег под передним мостом.
Выразительность образов, сочный, щедрый юмор — отличают роман о нефтяниках «Твердая порода». Автор знакомит читателя с многонациональной бригадой буровиков. У каждого свой характер, у каждого своя жизнь, но судьба у всех общая — рабочая. Татары и русские, украинцы и армяне, казахи все вместе они и составляют ту «твердую породу», из которой создается рабочий коллектив.
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».