Свидания в непогоду - [74]

— Вот та́к я живу, — сказала Нюра, чтобы что-нибудь сказать, и всё еще недоверчиво следила за Марией. — Садитесь.

— Спасибо, — ответила Мария. Она подошла к столу, где у расставленной посуды стояла Нюра, щелкнула сумочкой и молча положила перед ней извлеченную из альбома карточку. И по тому, как Нюра, взглянув на карточку, уронила голову, Мария поняла, что ничего объяснять ей не нужно. И еще поняла, что Нюра тоже мучится, и увидела, что лицо у нее, кажется, милое и доброе.

— Скажите правду, Нюра…

Нюра головы не поднимала, водила пальцем пс клеенке.

— Ничего не надо… Пожалуйста, ничего, — говорила что-то такое. — Оставьте, пожалуйста. Я сама виновата…

— Не обижайтесь, Нюра, на наш приход, — сказала Мария, опуская карточку в сумку. — Иначе я не могла…

Домой возвращались так же молча. Держа Марию под руку, Евдокия только перед самым домом спросила:

— Что же теперь, Машенька?

— Не знаю, пока, Дусенька, не знаю…

Шустров сидел всё так же на тахте, крутил ручку приемника, курил. Мария разделась в передней, позвала Иру в спальню, заняла ее куклой. С минуту перебирала белье, а мысли были где-то далеко. Потом медленно вошла в гостиную, услышала голос, — он звучал глухо, точно из подвала:

— Что с тобой, Мария? Ты больна?

Она близко подошла к Шустрову и спокойно, отчетливо, не узнавая своего голоса, сказала:

— Лобзик… Мало одного было — другой объявился!

И рука сама легко подскочила к его лицу — хлоп по щеке:

— Это за Нюру!

Он вскинул перед лицом свою руку, резко поднялся. Удар «за меня!» пришелся по его плечу, болью отозвался в ладони Марии. Прикрывая ошеломленно щеку и не опуская руку, готовую, кажется, вот-вот обрушиться для ответного удара, он вскрикнул сдавленно:

— Иди вон… Вон иди отсюда!

Мария ушла в спальню, закрылась. А он всё придерживал щеку, и в ушах звучало: «Лобзик!» И вспомнились ему слова Климушкина об этом неведомом вертопрахе. И еще всплыл в памяти зимний полдень в Гришаках, когда стоял перед ним, значительным и сознающим свое моральное превосходство, нашкодивший Петро. «Вот тебе и превосходство… с оплеухой в придачу…»

На другой день, захватив учебники, чемодан с бельем и Иру, Мария уехала в город, к матери. Уже после ее отъезда Шустров спохватился: не поедет ли с жалобой в Березово, в обком? Он захандрил, хотел было встретиться с Нюрой, разузнать, что случилось. Но в следующие два-три дня раздумал: пусть будет, что будет…

3

В пятницу, к концу рабочего дня, когда он, прибрав бумаги, собирался домой, дверь без стука раскрылась и в кабинет вошел рослый и грузный седобородый старик — крепкий, как битюг, в просторном пальто и в каракулевой шапке.

— Батя? — Шустров поднялся и руки раскинул. — Какими ветрами?

— Он самый. — Шустров-старший шагнул навстречу сыну, обнял и поцеловал его. Чуть отстранив, пригляделся: — Начальником стал? «Без доклада не входить»? А я вот, вишь, без доклада.

— Садись, батя. Впрочем, сейчас и к дому пора. Из Москвы?

— Оттуда. — Старик снял шапку, провел ладонью по густым седым волосам. — Завернул на денек: завтра к вечеру обратно… Ты что же это не пишешь совсем? Аль делов палата?

— Всё никак не собраться…

— Марья как? Ирушка? Здоровы?

— В порядке. — Шустров поднял чемодан, поставленный отцом у двери. — К теще позавчера уехали погостить… Что там наши — живы, здоровы?

Продолжая говорить, они направились к дому. Темнело. Лужи всплескивали под ногами, зажигались огни.

— Баня есть у вас? С паром?

— Зачем баня? Ванна дома.

— Ну ее. Ты меня, придем сейчас, в баню проводи. А сам уж, коли один, хозяйствуй.

Во дворе Шустров свернул к сараю, где стояла «победа»:

— Вот, батя, покупка моя… Деньги я, кстати, верну тебе.

Родион Савельич осмотрел «победу», пощупал зачем-то фонарь:

— Машина как машина. Не велика новость…

Дома он обошел все комнаты, похвалил гостиную, обстановку. В кухне, обнаружив кучу нестираного белья, нахмурил брови:

— Что ж это Марья так? Или больно торопилась?

А присмотревшись к немытой посуде, сдвинутой горкой на столе, сказал уже в утвердительной форме:

— От хорошей жизни так не уезжают.

«Глазастый старикан», — прикусил губу Шустров.

Проводив отца в баню, он пошел в магазин купить вина и закуски. Когда он, нагруженный покупками, спускался с крыльца, какая-то высокая женщина в фетровой шляпе, с пушистой на плечах лисой, поднимаясь, надвинулась на него.

— Ого! — воскликнула Луиза. — У вас праздник?

— Отец приехал, — растерялся Шустров.

— У вас как на почтовой станции: одни приезжают, другие уезжают, — необидно, с веселым вызовом сказала она, и Шустров, не задумываясь, отметил: «Знает».

— Вы с дежурства? — спросил он бесцельно.

— Нет. Завтра… Время будет — приходите.

Не ответив, он спустился с крыльца.

Родион Савельич вернулся из бани распаренный — точно на седьмом небе побывал. Увидев накрытый стол с бутылками «столичной», лимонада и портвейна, потер руки в приятном нетерпении. Сели. Шустров налил «столичную» в две узкие рюмки. Родион Савельич осторожно свою отставил, сказал:

— Чего там рюмками. Давай посуду нашу, русскую.

Выпив, крякнул, с аппетитом стал есть.

— Рассказывай, Арсений, как живешь? Что хорошего в твоей «Сельхозтехнике»? Что-то вид мне твой не нравится… Здоров?