Свидания в непогоду - [70]

— Необязательно на миллионы считать, Арсений Родионыч; и на рубли полезно, — брякнул вилкой Прихожин. — Не здесь будь сказано, но уж, коли на то пошло, приведу тебе простой примерчик. Прикинь хотя бы, сколько ты времени ухлопал на автоколонну, у других его отнял? Да на рубли переведи…

Шустров сдвинул локтем посуду, закурил. Вспомнились разговоры на эту тему с Бересневым, с Лесохановым, собственные раздумья.

— Я не виноват, что хорошее дело не получило поддержки, — сказал он, избегая покаяний. — К тому же идея была не моя.

— Чья идея — неважно. Ты сам шариками работай…

— …И посмотрел бы я, как вы с нашими людьми вздумали бы поворотить, — говорил, не слушая Прихожина, Шустров. — Поработали бы!

— Вот-вот. Скажи спасибо коллективу, Андрею Михалычу: вовремя подправляют.

— Возможно… И, кстати, с коллективом у меня особых конфликтов не было и нет.

— Еще бы!.. Ведь без конфликтов иной раз и жить удобней!..

Со всех столиков люди прислушивались к их спору. Кто-то задорно выкрикнул:

— Так, так, парку наддайте! Погорячей!

— Довольно, друзья, а то штрафовать буду, — спохватился Амфиладов. — Алексей Константиныч, ты совсем отстал. И ты, Арсений: кефир на столе, а он за папиросу!

Поужинав, они одновременно вышли из столовой, медленно двинулись по аллее. Ветви сосен царапали луну, резкие тени ложились на дорогу, а в лесу голубыми полянами лежал снег. Гоша вполголоса рассказывал что-то из городской жизни, но разговор не получался, и все чувствовали это.

А наутро всё, кажется, вошло в норму. Сразу после завтрака Прихожин, как ни в чем не бывало, обхватил Шустрова:

— Никуда не пущу! В лес, к крепости!

И Шустров не артачился, о вчерашнем споре не напоминал. Сдержанно, немногословно, твердо держался он, когда получали лыжи, шли к исходной позиции, закрепляли ремни.

От корневищ до макушек сосен лес был налит прозрачной тишиной, предвесенней свежестью. Деликатно шуршал ветерок, в заснеженном кустарнике где-то высвистывали ранние птицы. Сперва все трое шли рядом, негромко переговариваясь, но валежник и заросли заставили вскоре разбиться, и Шустров ушел вперед. Лыжи скользили, разъезжались по насту, а он всё толкал их упрямо, лишь изредка поджидая спутников.

У крепости, на часовом привале в избушке, Шустров почувствовал, как неприятно липнет к телу взмокшая рубашка. Зудели потяжелевшие ноги, обжигало ступни. Не выдавая боли, он крепился, и на обратном пути не отставал.

4

Они вернулись в санаторий только к вечеру — голодные, усталые и довольные. Зайдя в свою двухместную комнату переодеться, Шустров обнаружил, что сосед его уехал, — вероятно, совсем. «Хорошо бы и не было больше никого», — подумал он и — до ужина оставалось полчаса — прилег, не раздеваясь, на постель.

Он закрыл глаза и сразу заснул. И в какую-то минуту увидел себя сидящим в кабине своей «победы». Он едет по крутой узкой дороге в гору. В туманных низинах по сторонам дрожат на ветру болотные осинки, тучи клочьями рвутся над головой. И точно из этих туч внезапно вынырнул из-за поворота огромный встречный МАЗ. Арсений с силой нажимает на тормоз, выключает мотор — «победа» не слушается его, и МАЗ всё ближе, ближе, наваливается всей своей многотонной тяжестью. Охваченный ужасом, Шустров пытается открыть дверку, и в этот последний миг МАЗ с грохотом проносится мимо, и в кузове его он видит тесно сбившихся людей, — они что-то кричат ему или рты раздирают в песне.

Потом он снова увидел себя на той же дороге. В своем синем измызганном плаще он взбирается на кручу. Земля скользит под его ногами, комья грязи прилипают к сапогам, а ему удивительно легко, хорошо. Хлопья мокрого снега летят из сумрачного неба, сбиты руки, отсырела одежда, а ему хорошо. Отчего ему хорошо? Он видит: бок о бок с ним одолевают кручу Лесоханов, Миронов и еще, кажется, Петро. Да, Петро. И лицо у него доброе, веселое… Все они впритирку взбираются вверх, а мимо, грохоча, проносятся машины, и колеса их норовят подцепить полу его плаща. Но Миронов оберегает его, прижимая своим телом к откосу горы. И вдруг свет, радужный и веселый, озарил его глаза, и всё кругом стало светло, празднично. Он поднял руку и, просыпаясь, глубоко вздохнул.

Приморгавшись, он увидел странную вещь: комната была залита солнечным светом. Значит, не раздеваясь он проспал весь вечер и всю ночь. Коря себя, он быстро, упруго поднялся. Усталости от вчерашнего похода не осталось и следа. Не оставил следа и сон; сохранилось лишь ощущение чего-то очень трогательного и волнующего, как будто побывал в каких-то необычайных краях. И это ощущение бодрило.

К завтраку он уже опоздал, да и желания не было идти в столовую. Он оделся и вышел в парк. Ярко светило солнце. Подтаявший снег мягко формовался под ногами. По аллеям возвращались из столовой отдыхающие. Арсений свернул на боковую дорожку; сзади, совсем близко, послышались чьи-то шаги. Оглянувшись, он увидел Гошу.

— А я к тебе собрался. Что случилось? Почему на ужине не был, на завтраке?

— Проспал, — признался Арсений.

— Вот тебе на́! Уморился? — Гоша, мелко семеня, пристроился к Шустрову, и они пошли рядом. — Зато вчера и дал ты нам огонька.