Свидания в непогоду - [48]

— Здесь просто, видимо, недоразумение, — сказал Шустров размеренно и веско, как арбитр. — Ни о какой сделке речи пока нет. А посмотреть — пусть посмотрят товарищи, пусть сами разберутся.

Выдержка далась ему нелегко. Он не мог с уверенностью сказать, что Климушкин пытался сбыть неисправную машину, — плановик мог не знать результатов обкатки. Не знал их и Шустров, хотя признаться в этом не решился. И самому себе он не хотел признаваться, что всё-таки надеялся на изворотливость плановика. «Опять, как с Бицепсом, запрещенный прием?» — припомнился ему случай из студенческой практики.

Не мог понять истории с продажей и Лесоханов. Пойти на аферу осторожный Климушкин, по его убеждению, не решился бы, на Шустрова это тоже не было похоже. Возможно, в самом деле произошло недоразумение. Но смутная тревога оставалась. «Черт меня дернул подойти к этому «натику» некстати», — ругал он себя.

Дня два-три он был сдержан в разговорах с Шустровым, о случившемся не вспоминал, но оба при встречах испытывали неловкость, стремились найти как-то общий язык. А четвертый день был днем получки.

Деньги на зарплату, конечно, нашлись, но и Шустрову пришлось немало похлопотать.

— Вот они — кровные! — говорил он не без гордости Лесоханову, выравнивая стопку банкнот — только что полученную зарплату.

Они были вдвоем в кабинете. Облокотись на стол, Лесоханов полуспросил:

— Хлеб-то не легко достается, Арсений Родионыч?

— Нелегко, верно.

— Д-да… Но всё-таки деньги — дело наживное. — Андрей Михалыч сдвинул кепку, почесал затылок. — База у нас хорошая, народ чудесный. Давайте-ка так, Арсений Родионыч: вы берите на себя хозяйственную часть, заключайте договора (улыбнулся: у вас это получится!), а я уж, как всегда, — технику. Да вот если еще на реконструкцию деньги схлопочете — совсем будет отлично.

— Оно, видимо, так и должно быть, — согласился Шустров.

Предложение Лесоханова понравилось ему своей определенной позицией и, казалось, отвечало собственным его настроениям. Именно так: каждому свое — по призванию, по качествам…

Многое в эти дни представлялось ему в необычном освещении и словно бы подчеркивало значительность происшедшей с ним перемены. Одна второстепенная встреча, которой он не придавал решительно никакого значения, особенно дала знать об этом.

Был вечер, и он направлялся в столовую поужинать. У буфетной стойки стояла небольшая очередь, а за стойкой щелкала на счетах Луиза. Шустров, избегая теперь встреч с нею, приостановился, но она успела заметить его. Помедлив, он подошел к буфету, и, когда последним в очереди приблизился к Луизе, она наклонила голову:

— Поздравляю, товарищ управляющий! Что-то вы уж совсем не показываетесь!

— Дела, — сказал он, напряженно всматриваясь в меню.

А Луиза, привалившись к буфету, нашептывала:

— А-яй!.. Нехорошо друзей забывать. Я так хотела вам новым проигрывателем похвалиться. Зашли бы…

Тогда он поднял глаза и с удивлением увидел перед собой не ту Луизу, которую привык видеть — с янтарными локонами и светлым лбом, а обыкновенную рыжеволосую бабенку, накрашенную, с блудливой улыбкой. Впечатление необычности было настолько сильным, что он не сразу нашелся с ответом на Луизины любезности. Он сказал ей что-то невразумительное и, взяв талончики, поспешил к столу. Оставалось не совсем ясным — с нею или с ним случилась такая необычайная метаморфоза, но самый ее факт был неоспорим, и это осознавалось Шустровым как хороший признак.

Вернувшись в свою холостую комнату, он просмотрел газеты, написал письмо Марии, затем вытащил из стола тетрадь в зеленой обложке. Он никогда не вел дневник, но после назначения потянулся как-то к бумаге, стал записывать мысли и события.

«9 апреля, — писал он, подсев к столу. — Исполнилось две недели, как я приступил к обязанностям управляющего. Решил прежде всего навести порядок в аппарате, и, кажется, люди это почувствовали…»

Машинально он поставил одну точку, другую… Ему вспомнилось, с каким приподнятым настроением шел он на первое  с в о е  диспетчерское совещание и как было неожиданно увидеть в кабинете Нюру с цветами; вспомнился сердитый выкрик Бидура: «А ну сам сядь, попробуй»… Он закурил, подошел к окну.

Ночь опустилась над поселком, свет фонарей рассеивался в ней одинокими туманностями. В открытую форточку подувал влажный ветер с полей, и слышно было, как там, на незримых березовских просторах, весна невнятно шуршала чем-то, хлопотливо прибирала землю.

Шустров до боли в пальцах придавил о пепельницу папиросу. Взглянув на тетрадь, захлопнул ее, сунул в стол.

4

С рассветом в щель ставня врезался обозначенный пылью луч. Петро бесшумно поднялся, выскочил открыть ставень. При свете наступающего дня он тщательно побрился, надел под спецовку новую рубашку, повязал галстук. Для него этот обычный рабочий день был необычным: в «Зеленой горке» сегодня было назначено первое испытание его разбрасывателя удобрений.

Запивая булку с колбасой холодным чаем, Петро смотрел на тесную баньку, на спящих жену и девочек, с тревогой думал: будет ли перемена в жизни семьи?

Несколько дней назад жилищно-бытовая комиссия пересматривала в последний раз заявления на жилплощадь в новом доме, который уже отделывался. Был приглашен и Петро. В комнате рабочкома сидели члены комиссии — Агеев, Алеша Михаленко и председатель Алла Петровна — сотрудница бухгалтерии. Присутствовали также Шустров и Лесоханов, рядом с ними чистил ножом ногти Земчин. Зачитав заявление слесаря, Алла Петровна спросила: какие будут суждения? Петро, опустив руки, мял кепку на коленях. После небольшого молчания Агеев предложил дать семье Жигая отдельную двухкомнатную квартиру; Лесоханов поддержал его. И тут слово взял Шустров. «В принципе я не имею ничего против предложения Агеева, — сказал он. — Но если говорить по существу, Жигай не может претендовать и на комнату». Земчин и Лесоханов попросили его разъяснить свою мысль поточнее. «А очень просто, — ответил Шустров. — Квартиру или комнату мы ему, положим, дадим, а через неделю, не дай бог, увольнять придется, как нарушителя дисциплины. Сами подумайте, и ты, Петро, тоже: по-государственному ли это?» Конечно, это было не по-государственному, и все молчали, а Петро опять, как в Гришаках, увидел голубые холодные льдинки и почувствовал вдруг, как почва ускользает из-под ног. Тогда слово взял Агеев. «Я, может быть, отвлекусь, — заговорил он ровно, — и пусть Арсений Родионыч извинит меня, но хотелось бы спросить его: а по-государственному ли было, когда мы, скажем, гнали с доильными установками, лишь бы побыстрее отчитаться, или принимали от Петра ремни, не интересуясь, как и откуда они получены?» — «Это не имеет никакого отношения к делу», — возразил Шустров. «Может быть, и не имеет, но Вадим прав», — сказал Андрей Михалыч, а Земчин добавил, что, если на то пошло, видеть в людях только плохое и не замечать хорошего — это тоже не по-государственному. Поднявшийся спор на полчаса отвлек комиссию от заявления Петра, а когда вернулись к нему, единого мнения так и не нашли. Агеев настаивал на квартире, Алла Петровна и Михаленко соглашались только на комнату. «И то в лучшем случае», — поглядывая на Шустрова, сказала Алла Петровна. Шустров хмурился и был, кажется, очень недоволен спором. В конце концов решили рассмотреть заявление Жигая еще раз попозже. С тяжелым сердцем покидал Петро комнату рабочкома.