— Как? — спросила ее Валя.
— Врача из Моторного вызвали.
Валя прошла к умывальнику. Долго и старательно умывалась свежей водой, оттирала виски.
— Беги, оголец, на «верхушку», — сказал Михаил Петрович Витюшке, когда тот, отставив тарелку, вытирал рукавом губы. — Как врач приедет, скажешь, чтобы сюда шел. Быстро!
Витюшка кубарем скатился со скамьи, а Михаил Петрович, мягко опуская палку, прошел в горенку.
Валя вытерлась, причесалась. Боль в висках немного отлегла. Она рассеянно глядела в окно, на рейки штакетника, и как будто что-то припоминала.
— Что ж ты? Садись есть, — сказала мать.
— Не хочу. Потом, — сказала Валя и наклонилась над скамьей. Она достала резиновые сапоги, в которых хаживала еще в школу, натянула их на ноги, неловко подвертывая чистые холщовые портянки.
— Куда это ты?
— Ты же не была на ферме? Нет?
— Что ты… Погоди уж… — сказала мать и опустила голову, потому что глаза ее говорили: «Сходи, голубушка, сходи…»
Из горенки опять вышел Михаил Петрович. Вале не хотелось, чтобы он видел ее сборы. Надевая ватник, она повернулась к нему спиной, но всё казалось, что он наблюдает за каждым ее движением. Она видела на себе этот дотошный колючий взгляд и волновалась, не попадая руками в рукава. «Если сейчас еще назовет «невестой», скажет что-нибудь — брошу всё, уйду…»
— Увидишь Ганюшину, невеста, скажи, чтобы в контору зашла, — неторопливо и как будто посмеиваясь сказал Михаил Петрович.
Валя, вспыхнув, взглянула на него. Но Михаил Петрович не смеялся и не улыбался, а задумчиво и совсем не глядя на нее теребил бачки. И Валя поспешно, чтобы вдруг не разреветься, выскочила на улицу.
Влажный, парной воздух обнимал землю. Над дальними лесами, за туманами, поднималось разжиженное солнце.
За ночь лед на Жимолохе заметно осунулся, побурел. Всюду проступали озерца воды. На быстрине, где еще вчера была узкая щель, лед потрескался, большие глыбы его, наползая одна на другую, отваливали от целины.
Январь — март 1963 г.