Светлые поляны - [65]

В последний момент вспомнила Доня слова Вовки Мазеина: «Все, робя, нет больше у вас кореша по прозвищу Кито…»

— От архаровцы! От и архаровцы! — отшвырнув ковш в сторону, начал искать сапоги Макар Блин. — Бежим, Григорий, поуродовать может мальцов!

Распугивая прилегших у ворот гусей и уток, они понеслись на мельницу. За ними тоненькими ножками пылила Доня. Макар Блин настрого запретил ей сообщать кому-либо о случившемся — помнилась недавняя гонка на пожарном тарантасе. Иногда Доня обгоняла председателя и на ходу рассказывала:

— Черемуха и Мазеин сначала поспорили — пустят или не пустят мельницу… Шурик их разбивал. А потом играть начали в вас…

— В кого? — спросил Макар Блин.

— В вас… Один, грит, я — мельник Григорий Васильев, другой, грит, ты — председатель Макар Блин. Один, грит, я смолол твою пшеницу, а ты, грит, давай стряпай председательские булки…

— Так и сказали? — удивился Макар Блин. Ничего не утаишь в этой деревне. При закрытых дверях да при занавешенных окнах стряпал он булки, а вот выглядели, пигалки! И надо же — председательские булки!

— Так и сказали, — повторила Доня.

— От и архаровцы!

Много хлопот доставила председателю эта военная безотцовщина. Матери порой не выдерживали, приходили к нему в правление: «Макар Дмитрич, похлопочите, может, возьмут мово Аркашку в колонию. Совсем извалился — курит, пьет, как мужик. Тутока с Пинягиным парнем сиренчиковскую гусиху ощипали и голой пустили по деревне. Так и до переступления закона недолго». — «А ну пришли его ко мне в правление!» — «Да разе послушатся он мово слова». — «Хорошо, сам вечером зайду».

И вечером заходил в дом. Разговор начинал с советов да бесед, но если видел, что не действовало, то снимал свой армейский ремень: «Отец твой, уходя на войну, все права мне передал. Ты думаешь, если его временно нет, то можешь и самовольничать? Почему в школу перестал ходить?» — «А, надоело!» — «Тогда почему на колхозную работу не выходишь?» — «А, успею! Жениться я надумал». — «Ага, для школы перерос, до работы не дорос, а для бабы — в самый раз женилкой вышел?!» — «Ага, вышел». Хлесткий, отрезвляющий удар председателя знали многие. И плакать после него не полагалось. И жаловаться не пойдешь. «Завтра же на уроки! Или глызы с конного двора будешь вывозить! Иначе вызову чрезвычайный прокурорский выездной трибунал! Все!»

И уходил.

«Чрезвычайный прокурорский выездной трибунал» действовал на сознание переростка безотказно.

Зло на ребят Макар Блин долго не держал. Оно проходило быстро. И какой радостью наполнялось сердце, когда видел того же Аркашку под вилами, на метке сена, когда он набирал полный, в половину копны, пласт и ловко усаживал его на приметок.

Крепкие росли ребята. Многие в неполные одиннадцать-двенадцать лет стали главой семьи, опорой, а то и единственным кормильцем. Гнулись мягкие мальчишеские хребтины, но не сломались, трещали пуповины, да не разорвались, хрустели угловатые плечи, да не осели. Самостоятельным выросло военное поколение. Правда, до большой жизни ему еще шагать да шагать, но вот поди ты… Этакие коростели сами мельницу пустили! Поначалу было рассердился — мельница не игрушка, а потом подумал: «Гордиться надо, Макар, такими архаровцами. Это же надо, мельницу! Тут не всякий мужик справится, а эти одолели».

Мельница и в самом деле грохотала, шелестела ременными передачами, гремела барабанами, шнеками. Все небольшое зданьице тряслось мелкой дрожью. Ходуном ходило дощатое завалочное отделение.

У ларя какой-то немыслимый танец отплясывали Витька, Шурик и Вовка Мазеин. Председатель так и отметил его в душе: Вовка Мазеин, а не Кито. Макар Блин не любил прозвища и радовался, когда они отставали от человека. А не любил, наверное, потому, что его до тридцати лет называли Спирькой. «Ай да мы, спасибо нам, день работам, два гулям!» — напевали в такт своей дикой пляске ребята.

На белых лицах их светилось неописуемое торжество — сами мельницу пустили! Настолько они были увлечены пляской, что не заметили вошедших, а когда увидели, то спасаться бегством было уже поздно.

Григорий снял ремень и по праву отца приготовился врезать несколько горячих хотя бы сыну, Шурику. Но председатель остановил:

— Комэска был у нас в гражданскую… Его любимые слова при виде непорядка: «Наказать и разобраться!»

Григорий сначала и не понял, к чему это Макар Блин припомнил тут командира эскадрона.

— «Наказать и разобраться!» — многозначительно повторил председатель специально для Григория. — А мы сначала разберемся. Вы, друзья, зачем мельницу пустили?

— Интересно, — сказал Витька, оттирая Шурика от грозного отцовского ремня. — Интересно было, вот и пустили.

— На спор они! — добавила Доня.

— Тихо, ты! — зашипел на нее Шурик, выглянув из-за спины Витьки. — Больше с нами не пойдешь. Играй в свои тряпочки!

— А сами пустили? — словно все еще не веря происшедшему, спросил председатель.

— А то кто! — сказал Витька.

— Сила есть, ума не надо, — опять вставила Доня, предварительно встав за спину Григория.

— И никто вам из большаков не помогал? — продолжал допрос Макар Блин.

— Никто.

— Григорий, иди пока выключи все хозяйство за ненадобностью, а я с молодцами объяснюсь, — сказал Макар Блин.