Светлые поляны - [38]

— В общем-то, индивидуально, но не то чтобы самолично.

Подивился еще раз Макар Блин такому делу, но рассуждать да доискиваться причин не стал. Радостно только отметил в душе: «Это ж надо, такой мастер на дороге попался?!» И фигурой невидный, и разговором особо не вышел, и ходит как-то боком, будто взрывом его погнуло, да так и не выправило, и кашляет в самую жаркую жару, и силы в руках большой не таится, а вот поди ж ты — убрал сад, ровно невесту перед свадьбой. А главное — трудодней лишних не просит, хоть и ведет две работы — и за садовода, и за сторожа. И было невдомек председателю, что вот уже целую неделю в саду хозяйничали те, кого он когда-то и на ружейный выстрел старался не подпускать к заветным ягодным делянкам и яблоневым рядам, против кого воздвигал хитрые заборы. Ребята жили в умело замаскированных шалашах, и никто их не мог усмотреть из-за малого роста и из-за пышной зелени, в которую сад одевался летней порой. А большакам Макар Блин вход закрыл еще раньше, объявив во всеуслышание, что деревья опрысканы сильнодействующим ядом, небезопасным и для человеческого организма. Такого страху нагнал, что сад обходили стороной и желания отведать яблочка ни у кого не возникало. А потому ребята жили и работали в полном спокойствии. Лишь кладовщик удивлялся: почему это так возрос аппетит садовода? И мясо, и молоко, и крупу он берет в размерах, никак не согласующихся с потребностями одного человека.

Накатилось время летней жары. И надо же природе-матушке так нескладно распорядиться зауральской землей: горькоты ей выделила полной мерой. Мороз так верескнет, что печки по три раза протапливай, если не хочешь застудить дом. Дождь так дождь — расквасит дорогу, ни конному проехать, ни пешему пройти, о машинах и разговору не ведется. Ветер так ветер — крышу со стропилами вместе может снять и соседу в огород бросить: ведь от самого Ледовитого океана на его пути ни горки, ни кряжика, вот и свирепствует, лиходей, вовсю. Жара так жара — на живых деревьях лист крутит и сушит намертво. И гнусу подпустит столько, что люди с дымокурами ходят. Солнце и то, кажется, покрывается волдырями от укусов. В домах нет от него спасения, от гнуса-то, что уж там говорить о шалашах. Дымокур не разведешь рядом с сухим сеном. Не выживешь комара, а мошку тем паче, из сенной крыши. Днем затаится, ночью песню петь начинает. Коль совсем невтерпеж станет, выскакивай из шалаша и бегай по садовым дорожкам, пока не намаешься до той поры, когда и комар не разбудит.

Комары-то комарами, привыкли к ним ребята. Кито в знак презрения к гнусу раздевался до трусов, ложился на землю и говорил: «Пускай досыта напьются, ночью мешать не будут». Но, как на грех, возьми мотор да и сломайся на водокачке. Витька с Астаховым отвезли его в эмтээсовскую мастерскую, а ремонтники возвращать не спешили. Яблони остались без питья. В такую жарищу и колючкам трудно было без воды выдюжить, а тут яблони.

— Давайте думать, — сказал Астахов, придя к ребятам рано поутру.

Солнце, лишь на четверть поднявшись из-за горизонта, начало так калить землю, что от нее, казалось, глухой гул пошел, как в бесснежные крещенские морозы.

— Насос вернут через неделю, не раньше. Конечно, можно кликнуть обратно и садовую бригаду. Но тогда конец всей нашей тайне, и я в неловкой подвеске вместе с вами. У нас есть Серко и Рыжко и две сорокаведерные бочки. Одюжим?

Ребята не торопились отвечать. Шутка ли — сто корней только одних яблонь. А воду надо сначала начерпать в озерине, потом подвезти и разделить по деревьям. Каждой по десять ведер на раз.

— Молчание — знак согласия, — сказал Витька. — Одюжим, дядя Семен. Только Серка и Рыжка надо подковать, а то съезд к озеру склизкий, ногу подломить могут. Раньше у нас ковал лошадей Ажарнов, а сейчас в центр водят.

— С подковкой я знаком, — обнадежил Астахов. — Справлюсь. А вас заранее благодарю за согласие.

— Не за что, — ответил Кито. — От тяжести, говорят, пупы развязываются, дак вы, дядя Семен, сыромятных ремешков припасите, в случае чего мы их в закрутку морским узлом.

Подковали Серка и Рыжка. Поставили бочки на брички, из ведер сообразили черпала на длинных ручках. А яблони ждали воду: лист становился все мельче, так коробило его солнцем, что песню начинал петь. Маленькие плоды виднелись сквозь тощую листву бесконечными зелеными точками.

Со склада Астахов привез мешки с дустом.

Потрескавшаяся земля пила воду жадно, торопливо, словно боялась, что эти работники уйдут, оставив снова ее наедине с палящим солнцем. Десять ведер уходили бесследно, лишь темное пятно держалось несколько минут.

— Давайте лить по пятнадцать, — предложил Витька.

С ним ребята молчаливо согласились, — виданное ли дело, земля от десяти ведер совсем не добреет, не расправляет свои глубокие морщины-трещины.

После пятнадцатого ведра земля, как казалось Витьке, вздрагивала, на лбу ее выступала влажная испарина, едва заметный, но верный признак того, что она оживала. Витька разносил по яблоням воду и решил самолично добавить еще одно ведро, шестнадцатое. После шестнадцатого ведра Витьке почудилось, что земля открыла глаза и посмотрела на него так, как смотрит больной на врача, исцелившего его от недуга.