Светлая печаль Авы Лавендер - [67]

На кухне мама сложила пополам бумажную салфетку и поставила на нее тарелку с теплым хлебным пудингом, покрытым шоколадным соусом, с шариком ванильного мороженого. Она смотрела, как мороженое таяло и расплывалось на тарелке. Вивиан услышала за спиной тихие шаги – это Кардиген спускалась по лестнице из моей комнаты в кухню.

– Она не проголодалась? – робко спросила Вивиан.

Кардиген покачала головой. После нападения именно Кардиген изменилась больше всех. Она отрастила волосы, которые слегка вились, и вместо стильного «боба» теперь носила их до плеч, а иногда собирала в беспорядочный хвост (чтобы не лезли в глаза). Пользоваться косметикой она перестала. Впервые увидев Кардиген ненакрашенной, Вивиан не признала ее. С макияжем Кардиген казалась яркой, даже недоступной; без него (несмотря на то что она все еще была хорошенькой) ее красота не так бросалась в глаза. Русые, как и волосы, ресницы были едва различимы вокруг голубых глаз, бледно-розовые губы, не подчеркнутые обычной густо-красной помадой, казались намного тоньше. Даже одевалась она по-другому, часто являясь в дом в старых рабочих ботинках брата и свободных джинсах. Она ходила в класс для отличников и втайне собиралась сдать на права и с октября устроиться на старую работу Роуи – развозить хлеб.

– Мой брат что-нибудь писал? – спросила Кардиген у Вивиан. С тех пор как Роуи уехал учиться, прошел месяц, и он каждый божий день присылал по письму. Мама сделала вывод, что мне он пишет чаще, чем родным. Пару раз он пытался позвонить по телефону, но за последние несколько месяцев я не произнесла и пяти слов. Тогда Роуи решил ограничиться почтой. Поначалу Вивиан не знала, что делать с письмами, и просто складывала их стопочкой на моей прикроватной тумбочке.

Вивиан указала на коричневый конверт на кухонном столе. Кардиген схватила его и поднесла к носу.

– Я обещала его отмутузить, если он пришлет надушенное любовное письмо.

Вивиан рассмеялась. Как хорошо, что свойственное Кардиген чувство юмора никуда не делось.

– Что задали на эту неделю? – поинтересовалась Вивиан, кивком указывая на книгу в руках у Кардиген.

– «Алую букву»[66]. Почитаю Аве вслух, чтобы она не отставала. – Кардиген направилась к лестнице. – Хорошая мысль, вам не кажется? – тихо добавила она.

Вивиан кивнула. Тем летом она говорила о моей учебе со своим бывшим учителем Игнатием Лаксом, который теперь был директором школы. Крупный и широкогрудый, с копной рыжих спутанных волос, Игнатий соответствовал своему имени. Из-за внушительных размеров ученики его боялись. Некоторые боялись его больше собственных родителей. Но в действительности Игнатий Лакс был настолько добросердечным, что жена порой стыдилась этого, а великан в прямом смысле разрыдался, когда услышал, что со мной произошло. Поэтому, когда Вивиан зашла к нему, чтобы записаться на прием, директор тут же проводил ее в кабинет, предложил кофе и велел секретарше отменить все оставшиеся до конца дня встречи. Игнатий всегда хорошо относился к Вивиан: много лет назад, когда она была бойкой ученицей в его классе, он думал: «Вот она-то точно сможет добиться всего».

Игнатия порадовало, но не удивило, насколько точно учебная программа Вивиан следовала школьной. Он заверил ее, что оставит мне место в осеннем наборе.

Вивиан поставила чашку с кофе на директорский стол.

– Принимая во внимание степень тяжести ее… состояния, я боюсь, она не поправится до начала весенней четверти.

Запнувшись, Игнатий пробормотал извинения и дал слово, что я смогу записаться в класс, как только буду к этому готова. Когда встреча закончилась, Вивиан села в машину и заплакала, не ведая, что всего в десяти метрах, уронив голову на большой директорский стол, Игнатий Лакс сделал то же самое.

Вивиан вышла к Гейбу, который сидел на качелях на крыльце и наблюдал, как Генри ловит во дворе насекомых. Вручив Гейбу два стакана лимонада, она уютно устроилась на сгибе его длинной руки и только потом забрала у него второй стакан, положив его теперь свободную руку себе на плечо.

– Есть изменения? – спросил Гейб.

– Нет, никаких. – Вивиан устало покачала головой.

Своими длинными пальцами Гейб разминал ей шею, пока напряжение в мышцах постепенно не спало. Вивиан удивляло, как легко ее организм отзывался на его прикосновения, как очертания того, где кончалась она и начинался он, расплывались при первом касании. Они спали в одной постели, делили по ночам подушку, и это казалось совершенно естественным. Но лучше всего было то, что спустя двадцать восемь лет Вивиан наконец освободилась от Джека Гриффита – такое чудесное превращение, что Вивиан временами хотелось прокричать об этом с крыш, просто чтобы послушать эхо.

– Где Эмильен? – вдруг спросил Гейб. – Опять спит?

– Да.

С самого праздника летнего солнцестояния время бабушкиного бодрствования сократилось до нескольких часов в день. Когда я лежала в больнице, Вивиан часто заставала спящей не только дочь, но и мать: меня на койке, а Эмильен рядом в кресле; ее седые волосы, выбившиеся из низко собранного на затылке пучка, рассыпались по тонкой, как бумага, коже на ее шее.