Свет мой - [30]

Верно сказано: любовь сильнее смерти. Вот любовь и победила. Ну, кратко: вся правда вышла — Светлана с Ликой у нас дома, а мамушки-мамы моей нет… Умерла. Не дождалась сына беспутного. За неделю до моего приезда ушла… Так-то вот. Пошел я в тот же день, как приехал, на кладбище. Землю бы ел, еще раз глаза бы потерял, только б у нее живой прощения попросить, горе с ее души снять. Ведь ждала меня. До последнего часу ждала!

Может, и нет мне прощения. Все думаю: к жизни каким чудом меня вернула? А вот простила ли?

Тяжек камень, когда на душе лежит. Тяжек… Ладно, пошли. Слышь, Светлана Петровна какой уж раз кличет Пошли…

Ванька Жуков из детдома

— Ванька!

— Жук!

Ванька Жуков, девятилетний мальчик, лопоухий и большеглазый, испуганно оглянулся на крик Дылды и Колбасы.

— Не боись! — Как петух к воробышку подлетел долговязый Дылда к Ваньке и с ходу щелканул его по лбу. — Айда в библиотеку! Там…

— Там книжка про тебя! — выпалил Колбаса, краснощекий и толстогубый увалень, вынырнув из-под руки Дылды.

Ванька ничего не понял.

— Цыть, колбаса собачья! Поперед гуся утя не ходит! — Дылда рассерженно ткнул Колбасу пальцем в живот. Колбаса мячиком отскочил в сторону, обидчиво сказал:

— Попросишь еще у меня резинки жевательной или сигарет с фильтром… шиш получишь. — Шмыгнул широким утиным носом и покатился колобком прочь по коридору.

Дылда, широко расставив ноги, молча, не мигая, смотрел на Ваньку, словно видел его в первый раз, хотя в рыбьих неживых глазах — скучная бесцветная вода.

— В библиотеке… — Дылда нехотя выплевывал слова… будто шелуху семечек… — книжка «Ванька» называется… Ха-ха-ха! — неожиданно развеселился он. — В книжке-то тебя забыли постричь!

— Про меня? — Ванька вмиг забыл о своем страхе. — Про меня? — Не верил он. — Как это?

— Я, што ль, знаю! — Дылда и в самом деле не знал. Не знал, как быть теперь с этим мелюзгатым пацаном, о котором книжка написана.

— А. П. Чехов написал! — гордо подбоченился Дылда, словно сам и сочинил эту книжку. — Я смотрю — «Ванька»… и — нарисован — ты. Спрашиваю у Тать Сановны: это про какого Ваньку? Она говорит спокойно: про Жукова. — Дылда потрогал свои большие уши. — У меня аж хлопалы завернулись! Ну я и дернул с Колбасой тебя искать. Айда…

— Дронов! — В коридоре у входной двери стоял физорг, по прозвищу «Фашист». — Дронов! — Металлический голос брезглив. — Дронов! Ты у меня на этой неделе еще лещей по шее не получал?

— Не получал… — виновато ссутулился Дылда и заковылял к физоргу. И куда у Дылды жар перьев и звон шпор делся? Как курица мокрая стал… Ванька не стал ждать грома на свою голову: молния рядом сверкнула — нечего капли ртом ловить, а бери ноги в руки и — тикай… Ванька так и сделал: быстренько юркнул в боковой коридорчик.

…В библиотеке — никого, одна Тать Сановна: мух газеткой бьет и на счетах косточки откладывает.

— Сорок три штуки! — гордо и радостно объявила она появившемуся Ваньке. — Тебе чего?

— Книжку… — замялся, застеснялся Ванька.

— Какую… — На молочно-сдобном личике библиотекарши еще не остыл розоватый азарт охотника и победителя.

— Я сам поищу, — Ванька с боязнью подошел к стопке книг на столе. Вот она! Он сразу увидел, узнал… С обложки на него смотрел грустными синими глазами мальчишка… на курносом лице — конопушки… только вот — лохмоголовый…

Ванька, затаив дыхание, взял книжку и, открыв ее на первой страничке, прочитал: «Ванька Жуков, девятилетний мальчик, отданный три месяца назад…» и — сильно захлопнул книгу. «Три месяца… три месяца… отданный… отданный…» — непроизвольно шептали губы, и слезы сами покатились из глаз. Боясь громко расплакаться, Ванька бросился стремглав из библиотеки, из детского дома в сад, в укромное место.

Долго сидел Ванька на самой дальней скамейке, не решаясь открыть книжку. «А что ее читать… — думал он. — Я и так все про себя знаю и про мамку тоже, и про папку…»

Отец бросил их, когда ему, Ваньке, было семь лет. Ушел к другой красивой тетеньке. Отец, как говорила мамка, задурел от того, что его на какой-то гулянке опоили бражным приворотным зельем, настоянным на одурнике. Опоили, а потом пришили отцову рубаху медной ниткой к юбке заезжей медички. А он дурак, мать и это часто повторяла всем, а он дурак самородный рыжий конопатый… поластился на красоту. А с лица — воды не пить…

Потом поехало-пошло… как с горы крутой и длинной: голова — ноги, голова — ноги… и сам черт не разберет.

Через полгода мамка вышла замуж за Николая, привела Ваньке нового «папку». Ничего вроде мужик был… веселый. Целыми днями гармошку ломал да песенки пел, Ваньку учил «цыганочку» выплясывать… Такой свисток… хоть на все четыре стороны света с утра до ночи… Такой, что у него в рыжей бороде сверчки цвиркали, а из-под пальцев на пуговках гармони бабочки разноцветные выпархивали…

Не понравился чем-то мамке — выгнала.

Второго — все звали-величали уважительно Филиппом Васильевичем. Ваньке он понравился: большой и сильный. Принес Филипп Васильевич с собой в их домишко запах стружек и скипидара. Вообще от него веяло, как от снежных далеких вершин, непонятным волнением.

Через месяц Ванька уже мог твердо держать в руках топорок, работать немного рубанком, сверлить дырочки коловоротом… А еще через месяц Филипп Васильевич ушел. Мать кричала с крыльца вдогон: «Катись баско по Малой Спаской!..» — и дома долго и зло плакала.