Свет мой - [18]

«Ну, милая!» — помогает дед лошади, упираясь в задок водовозки. А сам с обидой продолжает думать свое: «Хы! Старый… Оно, можа, и так: не глубоко пашем, да умеичи, с толком. Как-никак порох-табачок нюхали. Вот в Порт-Артуре на полную понюшку досталось. Долго потом чихали — на всю Расею. С пушечкой какой, с «максимом» еще справился бы… Японец-микадо тоже не лыком шит был. Его, самурая, на авось не возьмешь: сурьезный враг. Ниче-е… и фрица научим без портков по-заячьи бегать. Если только по Сибири взять таких, как его сынка Николай… сколь полков будет? Не одна сотня!

«Ломовой парень, — с улыбкой думает о сыне дед Егор, — одним кулаком супротивника угробастат. Ему винтовка — палка, в его грабли — пушку надо…»

А Варвару, старуху свою, он сам определил банщицей. Чего там! Стенка на стенку пошло… тут и малая толика помога…»

Народ в баню теперь пошел военный и близко к этому: наголо остриженные — под одуванчик — новобранцы и, уже повоевавшие с темными сухими лицами, резервники. Приходили, а то и приезжали на зеленых полуторках и огромных «студебеккерах» раненые из госпиталя — люди крепкие на словцо, балагурные, шумливые…

Да, вот один… Сам о трех ногах стоит, костылем в земле дырку сверлит, а туда же — шутки шутить…

Дед Егор спрашивает парня:

— Чего лунку копаешь-то костылем? Золото ищешь?

Солдат смеется:

— У вас найдешь! Хочу вот до Америки досверлиться.

— Зачем это? — дед Егор присаживается на бревнышке. — Не пойму тебя, парень!

— А… просверлю да дуну туда: мол, когда Второй фронт откроете?

— Не услышат…

— Где им услышать — зажирели сердцем. Борова!

Солдат долго и внимательно смотрит на деда, потом, усмехнувшись, говорит:

— Тебе, отец, непременно после войны медаль дадут — «За победу над Хитлером». Сам видел в «Крокодиле» рисуночек этот, рисовали три брата, слышал, может, Кукрыниксы… Так вот, отец, выбили по этому рисуночку по приказу самого Верховного медаль… такая… в общем сидит Адольфик на колу осиновом…

Дед Егор не обижался, шутку он понимал и ценил. На чердаке выбирал потуже веник:

— На-ко, Егорий Хоробрый, попробуй нашей каши березовой.

— Не Георгием меня зовут. Данила я. — Солдат придирчиво осматривал веник.

— Ну-у! Стал быть, с Урала?

— Смотри-ка! — удивлялся солдат. — Точь-в-точь. Прямое попадание. Как так, отец?

— Так самые лучшие мастера, Данилы, на Урале… и само собой по разговору. В пятом годе был у вас…

— Смешной ты, батя. Все мы, русские, на одном языке балакаем.

— Тут твоя правда, Данила. Только у каждого места разговор на свою особицу. Скажем, волжане… широко говорят, с растяжкой, с оканьем. А почему? — хитро щурится дед Егор.

Парень не лезет в карман за словом:

— Арбузы, поди, лопают от пуза.

— Не-е, — смеется дед Егор. — У них простор, Волга, воля…

— Попили фрицы Волги, теперь кровью харкают. Жаль, меня там не было! Шли… да зацепило вот…

— Возьмешь свое — дело молодое.

— А мы как говорим? Уральцы!.. — выпячивает грудь Данила.

— У вас, — дед Егор неторопливо сворачивает самокрутку из газеты, прячет улыбку в прокуренных рыжих усах, — разговор у вас быстрый, сорочий.

— Какой, какой? — Данила обиженно сует веник обратно деду.

— Да ты не обижайся, паря. Сорока да ворона самые что ни на есть умные изо всех птицы. На-ко, табачку отсыпь. — Он протягивает кисет солдату. — Дерет… черту токмо и курить. Бери, бери, не брезгуй. У меня целый огород…

Данила добреет, щедро угощается дедовым табаком.

— Скажи-ка, милой, — обращался дед снова к солдату, — это пошто ты супостата энтого Хитлером прозвал?

— А как же?! Гитлер и есть Хитлер. Он как балакал… Мол, Россия на глиняных ногах — ударь покрепче — развалимся: русские в одну сторону, украинцы — в другую, грузины — в третью… В общем, как в басне, рак — туда, щука — сюда… Хитрее всех себя считал. А мы, — солдат показывает тугой веник деду, — в один лесок, прутик к прутику: попробуй сломай, а не сломал — так получай этим веником по хитрому голому месту! Как поддадим жару — Хитлеру и сесть не на что будет! — Данила показывал, как он бы высек воображаемого Гитлера и на трех ногах ускакивал к бане. Дед кричал ему вслед:

— Скажи моей старухе, штоб не жалела!

Солдат останавливался на крылечке, ухарился:

— А мы сами — с усами! И — эх! Березовый! — махал он веником. — Не берег рогозовый! Девка не полюбит — пуля поцелует!..

Баба Варя, полная быстрая с молодыми глазами старуха, встречала просто, отмывала тяжелобольных собственноручно.

«Надо же, — радовался иной благодарный солдат, — вчера спокою ногам не было: зеленым огнем ломило, а сейчас — хоть по девкам беги, хоть тустеп плясать. Рука у тебя, баба Варя, легкая…»

Баба Варя смеялась в ответ, разговаривалась: «Легкая… как же! Всю жизнь имя райские плоды принимала-собирала. Повитуха я. А, правду молвить, так вода у нас волшебная. Мягкая с щелоком, чистая, что слезынька детская, без горя темного, светом полная. Раньше-то воду с нашего места для церкви брали, для освящения… Сказывают, при царе один купец утопил выше по течению за версту, где скала Пьяный Бык, карбас серебра и две баржи водки.

В тот утренний час, когда баржи-то било на перекате, со своим стадом бык шел, вел своих сударушек на водопой… Воды бык испил и — враз захмелел, а у пьяного, известно, море и то — по колено. Так и наш бычина… захотелось ему купели — полез в реку поплавать, ну и попал в сети, утонул.