Свет грядущих дней - [99]

Дети с выраженной семитской внешностью оставались в гетто.

Цивья писала товарищам в Бендзин из своего укрытия в Варшаве. В одном из писем она предлагала им оставить мечты о восстании. Видя результаты мятежей, в которых участвовала сама, она больше не призывала к борьбе – количество жертв того не стоило. Если они хотят остаться в живых, писала она, им следует перебраться в Варшаву.

Хайка разозлилась и назвала это письмо «пощечиной, которая нас ошарашила»[672]. Она поняла, что варшавские товарищи «морально выдохлись» и «испугались того, что натворили собственными руками, что ответственность, упавшая на их плечи, оказалась слишком велика»[673]. Почему бендзинцы должны жить в тени их славы и мирно почивать на их лаврах?

Цивья считала, что те, кто обладает арийской внешностью, вполне могут устроиться в большом городе с фальшивыми документами. Тем, чья внешность может внушать подозрения, лучше отсиживаться в бункерах. «Поляки позволяли им прятаться, – вспоминала Реня, – естественно, за большие деньги» – эдакий тайный бизнес на тайных убежищах.

* * *

В дальнейшем, особенно после того как гетто были ликвидированы, главными задачами девушек-связных стали спасение и поддержка евреев, либо скрывавшихся под видом арийцев, либо прятавшихся физически[674]. Кашариоты переводили евреев, в том числе много детей, из гетто на арийскую территорию, находили для них жилье или устраивали потайные «норы» (мелины[675]) внутри домов, сараев и коммерческих помещений, снабжали фальшивыми документами и платили прятавшим их полякам, обеспечивая им жилье и питание. На востоке многих евреев они пристраивали в партизанские лагеря. В Варшаве и западных городах кашариоты навещали своих подопечных – но не слишком часто[676] – держали в курсе событий и приободряли морально. Им постоянно приходилось отделываться от шмальцовников, которые угрожали «спалить» их схроны, и они часто вынуждены были переводить евреев в другие места, когда хозяева выгоняли их или они оказывались на грани разоблачения. Все это они делали, сами продолжая вести жизнь под прикрытием.

Владка Мид начала спасать детей, когда гетто еще оставалось целым. Нацисты проявляли особую жестокость к детям[677], видя в них «еврейское будущее». Мальчики и девочки, непригодные для рабского труда, были первыми, кого стали убивать. Вместе с двумя бундовками – Марысей (Бронькой Фейнмессер), работавшей телефонисткой в еврейской детской больнице, и Инкой (Адиной Блады-Швайгер), педиатром, она пыталась пристроить немногих оставшихся еврейских детей в польские семьи. Эти женщины буквально вырывали их из рук рыдающих матерей – матерей, которым уже не раз приходилось спасать своих сыновей и дочерей от смерти, которые знали, что, быть может, видят их теперь последний раз в жизни, но которые понимали, что на арийской стороне у их отпрысков больше шансов выжить.

Детям предстояло перелезть через стену, скрыть, кто они есть на самом деле, усвоить новые имена и следить за тем, чтобы ни разу не проговориться и ни словом не упомянуть о гетто. Им не следовало задавать вопросы или давать вовлечь себя в «детские» разговоры. Они должны были говорить на правильном польском. И не выдать никакой информации, если их схватят. А принимающие семьи должны были выполнять обязательства и не отказываться взять детей в последний момент. Одна хозяйка расстроилась, увидев, что у десятилетних близнецов, доставленных ей, карие глаза и темные волосы. В конце концов она все же их приняла, но дети, разлученные с матерью, имели несчастный вид и ничего не ели. Владка часто навещала их, приносила письма. Когда приемная семья переехала в другую квартиру, в дом, находившийся напротив гетто, девочки сообразили, что могут увидеть мать в окно. Они умоляли хозяина – который работал в гетто – отнести поесть их маме и сказать ей насчет окна. Их мать стала проходить мимо по многу раз в день, и девочки были счастливы видеть ее, но вынуждены были выглядывать из окна незаметно. Если бы часовой заметил их, он бы нацелился своим карабином прямо в окно. Владка скрепя сердце вынуждена была предупредить их, что они могут подвергнуть опасности жизни всех причастных.

В другую семью Владка привела малышку и оставила для нее одежду, игрушки и еду, но хозяйка все отдала своим детям. Одного шестилетнего мальчика Владке пришлось неоднократно переводить из одной семьи в другую либо из-за того, что согласившаяся принять его семья не могла справиться с его депрессией, либо потому, что боялась немецких проверок, – и это несмотря на то, что получала за ребенка 2500 злотых каждый месяц. (Курс валют сильно плавал в годы войны, но согласно курсу 1940–1941 годов это равнялось примерно 8000 сегодняшних долларов.) В 2008 году, выступая в лондонском Центре помощи пережившим Холокост, одна из тех «спрятанных детей»[678], Влодка Робертсон, вспоминала, что и ее переводили из одной семьи в другую. Каждый месяц она боялась, что никто не принесет плату за ее «аренду», но Владка Мид, бесстрашная и кокетливая, способная добраться куда угодно, неизменно приходила в положенный день.