Свет грядущих дней - [56]
Это было невероятно напряженное время, все работали от рассвета до заката. Они устроили базы внутри и за пределами гетто, а также пункты связи и безопасные квартиры в близлежащих городах. Группами по два-три человека они наводили справки, работали связными, следили за тайной полицией, продолжали техническую работу, расклеивали листовки на людных улицах и противостояли врагам. Бойцы выскакивали из темных переулков, наносили удар, отнимали оружие и исчезали. Предателей и коллаборационистов предпочитали убивать. Из-за семитской внешности многим из них было трудно работать в арийской части города без маскировки; один из них надевал форму польского полицейского[365] и представлялся какому-нибудь нацисту[366].
Новые тесные связи установились между членами группы, и семейная жизнь иного типа помогала им преодолевать скорбь по той, что была утрачена. Для товарищей по всей стране движение сосредоточило в себе весь мир, только от их решений зависели жизнь и смерть, взаимное доверие стало делом первостепенной важности. Все участники движения находились в студенческом возрасте, это время, когда для самооценки и осознания себя личностью главными становятся личные отношения. Некоторые вступали в любовные связи, их чувства развивались стремительно, пары часто менялись. Сексуальные отношения зачастую возникали поспешно, были страстными и жизнеутверждающими[367]. Другие бойцы становились суррогатными родителями, братьями и сестрами друг другу.
В Краковском гетто опорный пункт движения располагался в доме номер 13 по Жозефинской улице, это была двухкомнатная квартира, к которой вел длинный узкий коридор и которая стала домом для участников группы, – вероятно, последним домом, как все они догадывались. Поскольку большинство молодых людей были единственными оставшимися в живых членами их семей, они принесли сюда все свои «пожитки» (белье, одежду, обувь), чтобы «в случае ликвидации»[368] перераспределить их между теми, кто будет в них нуждаться. Или продать, чтобы пополнить «общий котел». Они остро желали любить и быть любимыми и создали коммуну, где все было общим: от кассы до кухни. Эльза, девушка ревностная, но доброжелательная, приняла бразды «правления плитой» и «отдавала жизнь и душу руководству кухней»[369]. Кухонька была маленькой, кастрюли и сковородки штабелями громоздились на полу. Чтобы открыть дверь, приходилось отодвигать их. Квартира служила базой для всех операций, бойцы получали здесь задания и отсюда уходили их выполнять. За минуту до наступления комендантского часа все прибегали обратно, докладывали об успехе или провале и рассказывали о том, как уклонялись от пуль, – в буквальном смысле.
На Жозефинской ели все вместе. Каждый вечер становился особым, с разговорами и смехом. Анка, которая была такой сильной, что, когда ее арестовали, выглядело так, будто это она ведет полицейских[370], а не они ее; Мирка, очаровательная, искрометная; Тоска, Марта, Гиза, Това – семь девушек спали на кровати, остальные – на стульях или на полу. В квартире не было ни изысканно, ни даже особенно чисто, но это было их заветное жилище и последнее место, где они могли быть самими собой.
Все это время группа соблюдала традицию «Акивы» отмечать Онег Шабат. В ту пятницу, 20 ноября, они собрались, чтобы праздновать от заката до восхода. Два дня до этого они готовили еду, надели белые блузки и рубашки по случаю праздника, стол застелили белой скатертью. После момента тишины запели песни, которые всю жизнь пели гармоничным семейным хором. Но в тот вечер они приветствовали невесту-субботу[371] в последний раз. Кто-то воскликнул: «Это наш последний ужин!»[372] И все знали, что это правда. Восседавший во главе стола лидер группы долго рассуждал о том, что смерть близка и что пора «сразиться за три строчки в истории»[373].
Их активность еще возросла. Группе пришлось покинуть гетто из-за ухудшавшихся условий. Однажды вечером лидеры спрятались в парке и застрелили нацистского сержанта, проходившего мимо. Неспешно выйдя из-за кустов, они смешались с испуганной толпой и, петляя, вернулись на Жозефинскую; за ними даже не было погони. Но этот дерзкий акт переполнил чашу терпения властей. Нацисты, решительно настроенные покончить с этим унизительным для них мятежом, солгали публике о том, что случилось, усилили меры безопасности, перенесли начало комендантского часа на более раннее время, взяли заложников, составили список. Они охотились за лидерами движения, которые, в свою очередь, сами планировали развязку: открытый бой.
