Свадебный марш Мендельсона - [21]

Мне Чарутти не понравился. «Скользкий, — сказала я. — У вас ничего не получится». Лида брезгливо поморщилась: «Утри сопельки и иди спать, малыш».

Они прожили год. Не помню, кто это сказал: «Ревность все знает, но не имеет доказательств», это сказано про них. Спустя год у Лиды все разладилось.

Сообщение о разводе отец принял как должное. Спросил только: «А как же любовь?»

Сестра прикусила губу, досадуя на отца за этот колкий вопрос, однако ж не вспыхнула, ответила спокойно: «Что с ней станется, прошла». Потом появился Дима Симаков, Сима, как звали его друзья. Сестре везет на видных мужчин. Сестра на этот счет имеет свое мнение: «Муж настоящей женщины должен быть красивым». Это она меня воспитывает. На сей раз обошлось без громкой свадьбы, сдержанное застолье, и семейная жизнь началась. Повторное замужество оказалось не обременительным по времени — два года. Сестра говорит: «Не сошлись характерами». Врет.

Лида ужасная сумасбродка. «Делаю что хочу. Я женщина. Он должен гордиться: его жене оказывают внимание. Главное — знать чувство меры. Легкий флирт, он никому не противопоказан».

Это все тоже для меня. Лида не скрывает: «Я твой университет, постигай!» И я постигаю.

По профессии Дима журналист. Уезжает внезапно, приезжает внезапно. Какая жизнь! А Диме нравится: «Я дома как гость, мне всегда рады». Жили они сумбурно, крикливо, по этой причине папа очень страдал, считал, что Дима достойный муж, а бесконечные ссоры делали папины надежды призрачными.

В отличие от сестры, Дима не смотрел на меня свысока, чем сразу завоевал мои симпатии. Он охотно отвечал на мои расспросы, а иногда без всяких на это причин сажал меня напротив и рассказывал о своих увлекательных командировках.

Это были удивительные рассказы, они вызывали прилив благодарности со стороны единственного слушателя. Никому другому Дима о своих поездках не рассказывал.

Я торжествовала: мне доверяют, меня считают взрослой.

Со временем мое отношение к Диминым откровениям несколько изменилось, но все равно я не могла отрешиться от своих привязанностей. В рассказах Дима был находчив, отчаянно любим женщинами. Конечно, исключить женщин из Диминых рассказов было невозможно, поблекли бы сами рассказы и Димин темперамент рассказчика угас бы наполовину. И все-таки, повествуя о своих похождениях именно мне, Диме следовало быть сдержаннее. Я мучилась домыслами, подозрениями и однажды спросила его: хорошо ли это? Он ведь женат.

В ответ Дима хлопнул в ладоши и громко раскатисто захохотал: «Общение — моя профессия. Ты же не бросаешься в гневе на актера, который по ходу действия целует свою возлюбленную, не кричишь с места: «Товарищи, он женат, у него дети!»

Объяснение показалось мне простым и убедительным, мое восхищение Димой не померкло, а, наоборот, вспыхнуло с новой силой. Я уже не сомневалась, что Дима поверяет мне свои тайны, и дала себе клятву хранить их вечно.

Когда я встречала Диму в обществе других женщин и он с необыкновенной легкостью, почти небрежно знакомил меня, тут же высмеивая мою застенчивость, ни в коей мере не испытывая сам смущения, неловкости, я принимала все как должное, и мне даже нравилось прозвище, которое Дима давал мне при этих знакомствах. «Вот идет красивый человек, — говорил Дима, — из дома, в котором я живу». И женщины придирчиво меня оглядывали; заметив мое малолетство, покровительственно улыбались. Я оберегала тайну, делала это достойно, и только теперь я понимаю, что делала это зря.

Хорошо помню: накануне они поссорились, зло и, как всегда, крикливо. Началась ссора в нашей квартире, затем они уехали к себе домой и продолжали ссориться там. Угомонились под утро. На следующий день Лида пошла в театр с каким-то знакомым. Просто так, в отместку. Дима тоже пошел в сопровождении некой хохотуньи в театр. Кто мог предположить, что театр окажется одним и тем же. Судьба. В антракте они встретились, сделали вид, что не знают друг друга.

Дима очень хотел сына. Лида ждала ребенка. Домой она не вернулась. Целую неделю жила у нас. Дима звонил днем, узнавал, как ее здоровье, передавал привет отцу, говорил, что работы невпроворот, и вешал трубку. Я не обижалась. Да и говорить мне с Димой было не о чем. Не знаю, как это произошло, Лида ни с кем не советовалась. Уехала утром, вернулась через два дня, осунувшаяся, растерянная.

— Все, — сказала сестра Лида, опустившись на колени, и заплакала.

Когда Дима узнал, что Лида сделала аборт, ему стало нехорошо, закружилась голова. Целый час Диму мучила рвота. Потом он взял себя в руки, собрал чемодан. «Тупая, себялюбивая самка», — простонал Дима, хлопнул дверью и больше не появлялся.

Вот тогда папа впервые сказал, нет, не сказал, простонал: «Я один, без матери». С тех пор эти слова — горький укор. Хочется заткнуть уши, зарыться под ворохом одежды, сбежать куда-нибудь, только бы не слышать: «Я один, без матери».

Сестра Лида тупо смотрит в лицо отца.

— Ты постарел, — говорит сестра Лида. — Пошли спать, завтра договорим…

Отец раскачивается в такт своим стонам.

— Лида конченый человек, — бормочет отец. — Но Адка, Адка! Неужели все повторится?