Суздальский варяг. Книга 1. Том 1. - [87]

А сейчас он, гость кучковского хозяина, наслаждается окружающей чарующей природой и своим бездельем. Этот отдых был ему совсем не лишним, и он понимал это.

От Симоныча не ускользнули натянутая улыбка и грусть во взгляде, скрываемые приветливостью Варвары. Он сочувственно смотрел на неё, гадая, какая же хворь её одолевает?

А у Серафимы в глазах появлялась горделивая лукавинка, дескать, знаю, что привлекательна, вижу, что любуешься, а я себе на уме. Но если уж заговорит, то открыто, непринуждённо, излучая ум, словом, сущее обаяние. И Симоныч млел перед ней, чувствовал, как между ними возникает душевная близость.

В тот год осень никак не хотела уступать свои права и была на удивление тёплой. Дожди перепадали изредка и несли с собой ещё большее тепло. Стоял тихий осенний вечер. Солнце вот-вот уплывёт за дальний заречный лес, раскинувшийся тёмной неровной полосой по всему горизонту. А здесь, в бору, тени от вековых сосен становились гуще, плотнее. Косые лучи бросали последний всплеск света между стволами, пронизывали насквозь кроны деревьев. Симоныч, следуя привычке Ивана, иногда прогуливался в одиночестве по берегу реки. Он брёл, любуясь заречными далями, предаваясь раздумьям. За рекой на заливных лугах стога сена отбрасывали длинные тени. Пытался их сосчитать, но на второй сотне сбился, а глаз охватывал ещё в два раза более того. Вот оно, могущество Кучки! И угодья безмерные, и люда работного достаточно. Хлеб и скот – это главное для жизни, а уж потом всё остальное, и мягкая рухлядь, и борти, и рыбные ловы, и всякое рукоделие. Не будет хлеба – не будет скота, не будет и всего остального. Хлеб, и только хлеб, может дать толчок развитию волости. Не-ет, что ни говори, а суздальское Ополье – это дар Божий.

Симоныч успел проехать Ростовскую волость вдоль и поперёк. Повсюду взор его радовали необъятные просторы лугов и полей, светлые берёзовые рощи, тенистые таинственные дубравы, приветливые при солнце вековые боры, неисчислимые малые и большие озера и реки. И вся эта земля кишела жизнью полевых, лесных, водных обитателей!

Симоныча охватило ощущение полноты жизни. Он присел на подмытые весенним паводком корни старой сосны. Взор радостно скользил по заречной дали, уплывающей вместе с закатом в густую пелену наступающей ночи. Он поднял голову, глянул в темнеющую синь неба. Там робко одна за другой появлялись первые звёзды. «Есть ли край мироздания? Что есть в нём Русь? Крошечный островок? А земля Ростовская – песчинка? Однако от одного края сей «песчинки» до другого надо ехать две седмицы! – он мысленно представил ширь от села Кучкова до устья Клязьмы, и от Клязьмы до Белоозера. – Ведь в каждую сторону по триста с лишним вёрст. А где край сей земли к востоку от Белоозера? Гдето в устье Сухоны? А что дальше? Вот и получается, что Ростовская земля бескрайняя. Новгородцы неспешно, но упорно продвигаются в Заонежье. Ростовцам тоже не худо бы покорить и обложить данью чудь заволоцкую. Днесь земле Ростовской и её волостелю нужно силы копить, – и опять мысли унеслись в далёкий Переяславль. – Что там происходит? Видно, половецкие ханы крепко держат князя Владимира, ежели до сего времени не приехал в Ростов, как обещал. Как там жена, дочка? Не хворают ли?»

Вечерние зори стали короче. Симоныч не заметил, как землю окутала тьма и, будто радуясь ей, на небе всё ярче высвечивалась звездная россыпь. Пора возвращаться. Глаз пока ещё различал в лесу тропинку, ставшую такой знакомой за столь краткое время. Тишина. В нагретом за день воздухе парил стойкий травяной запах.

У ворот дворовый пёс, доверчиво виляя хвостом, узнал гостя, не раз его прикармливавшего. Симоныч потрепал пёсью холку, закрыл за собой на засов калитку, услужливо оставленную привратником открытой, и направил стопы в опочивальню. Хозяева и дворовые слуги уже привыкли к поздним прогулкам гостя. Бродит в одиночестве по берегам Неглинки и Москови, думает о чём-то, ну и Бог с ним, он никому не мешает. Кто может запретить волостелю исполнять его привычки?

Миновав сени, он шёл по узкому проходу к своей опочивальне. Всё, как обычно, повсюду тишина. Обитатели, сотворив молитвы, давно уже возлегли и видят сны.

Вдруг тихо скрипнула дверь женской половины. Послышался вкрадчивый голос:

– Гюрги Симоныч!

Он обернулся.

Серафима, словно привидение, в белой сорочке, свеча в руке. Вместо того чтобы возлечь, она долго прислушивалась, не скрипнут ли половицы под ногами возвращавшегося Георгия.

«Только этого мне не хватало, – пронеслось в голове, но не откликнуться на зов он не мог. – Может, ей нужна моя помощь? Может, она не ради возблажения зовёт?» Он на мгновение застыл, но тут же решительно направился на зов. А она поняла это по-своему.

– Иди же ко мне! Давно тебя поджидаю! – шептала она. Кинулась ему на шею, приникла всем разгоряченным телом.

Отступая мелкими шажками, она влекла его за собой в опочиваленку. Он повиновался.

Скоротечен любовный порыв. Неминуемо и беспощадно отрезвление.

– Ты опечален? Я понимаю, – шептала она.

Симоныча охватывало чувство вины перед беззащитной вдовой. Потеряв волю, он воспользовался её добротой, а ощущение такое, будто отобрал подаяние у нищего. Ему нечего было сказать в ответ. Казалось, он потерял в себе что-то чистое, человеческое, будто звериный инстинкт овладел им, и вдруг исчез.