Суздальский варяг. Книга 1. Том 1. - [88]

– Не печалься, любый. Всё между нами останется втайне. Любовь приходит в сердце, не спрашиваясь, без стука, к любому человеку, даже к монаху. Так и с нами случилось.

Но не так-то просто было отделаться от чувства греха перед женой, и, будто бы обиженной, вдовой.

– Грешно это, – неуверенно произнёс он.

– Ну, довольно казнить себя, – голос Серафимы звучал резко, отчего ему стало не по себе. – Уж так ты безгрешен, прямо-таки святой угодник. На Страшном суде и вспомнить будет нечего. Тоскливо твое житие. В княжьих и боярских термах о грехе едва вспоминают, молясь походя.

– Животина не имает чувство греха, а я – человек!

– Эх, ты, человек! Муж блаженный. Приголубил бабу, и грех его мучает. Ты пойми, плоха та баба, коя, обладая красотой, молодостью, не может ими воспользоваться в полной мере. Я, однако, не из смердьего племени. Это у смердов жёны измотаны тяжким трудом, ходят как стельные коровы. Не волнуйся, не казни себя, ничего твоя жена не узнает, ежели сам перед ней не исповедуешься. Совестливый зело.

– Боль в душе потому, что обидел тебя, вдовую.

– Обидел? – она отшатнулась от него. – Глупый ты, глупый. Люб ты мне. Но не бойся, отбирать тебя у твоей жены не стану, ибо вижу, как ты тоскуешь по семье. В том твоё счастье, а нешто я могу покуситься на него.

Эту ночь ему не спалось. Да разве уснёшь после такого…

На рассвете он соскочил с постели и, не одеваясь, в исподнем выскочил в сени. Прохлада раннего утра освежила, вернула спокойствие, придала новые силы. Однако ему казалось, на него смотрят не так, как вчера. Но это было лишь его воображение, он видел то, что ожидал увидеть. За утренней трапезой сказал Ивану, поблагодарив за гостеприимство, что пора возвращаться.

– Как же так? – удивился Иван. – Мы ещё на ловы не ездили. Собирайся, заутре с рассветом едем. Мои выжлецы выследили лежбище вепрей. Потешим себя вмале с борзыми. Вон они заливаются лаем. Не кормлены второй день, чуют, что их готовят к большой облаве.

«И то верно, – подумал Симоныч, – может, ловы приглушат сомнения и тревоги? Я уже и забыл, когда был на ловах».

После полудня из Ростова прибыл гонец. Он сообщил весть, потрясшую всех: в битве под Муромом пал князь Изяслав. Войско черниговского князя движется в направлении Ростова.

«Вот и кара мне Господня, – подумал Симоныч. – Неужели кончилась безмятежная жизнь в Ростовской земле? Как хрупок мир даже здесь в глухой окраине Руси. Пошто идёт сюда Олег Святославич?»

– Корми, Иван, своих борзых, какие теперь ловы. Немедля отправляюсь в Ростов, – угрюмо сказал Симоныч

– Я, разумеется, с тобою. Пойдём кратчайшим путём.

Симоныч недоверчиво посмотрел на Ивана.

– Что так смотришь? Ты же видел мои волоки на Яузе и Яхроме.

– А может, старая поговорка нам верный путь покажет: напрямую ближе, а вокруг быстрей?

– Не веришь, – усмехнулся Иван. – Летом у моих волоков всегда лодьи наготове, а зимою сани с упряжью, бери хоть днём, хоть ночью. Всего два стана на пути.

– Как же, два стана? Столько вёрст, и всего два стана? – Симоныч прикидывал, загибая пальцы: – От Кучкова до Углече Поле сто двадцать верст. Далее по Волге до Ярославля, потом по Которосли ещё сто сорок вёрст.

– Не сто сорок, а сорок. От Углече Поле мы пойдём не Волгой, а напрямик к Ростову в возках. Теперь разумеешь? На всём пути в три дня два стана.

– Три дня, – задумчиво повторил Симоныч. – Такое расстояние конной рати за седмицу одолеть, дай-то Бог.

– Конная рать не бывает без пешего ополчения, без обоза. Идут не торными путями, а напрямую. Сами мосты наводят, броды ищут, просеки прокладывают. Вот и подумай, ужель купцам нет корысти воспользоваться налаженными волоками и дорогами?

– Верхом, налегке можно и за два дня. Помню, в своё время князь Владимир выезжал на рассвете из Чернигова и до заката приезжал в Киев. Правда, без подставного коня не обойтись, шутка ли, сто верст за день.

Спешно собравшись, Симоныч покидал гостеприимный двор Кучки. Благодарил хозяев, взгляд метнул в сторону Серафимы. Она стояла в сторонке, дожидаясь удобного момента попрощаться.

Иван уловил их взгляды. Подтолкнул локтем Симоныча.

– Попрощайся, да не мешкай, нам до заката надо быть на первом стане, – предупредительно повернулся и ушёл, чтоб не мешать.

В бездонных тёмных глазах Серафимы Симоныч увидел неподдельную грусть.

– Бог знает, когда теперь свидимся. Вон события, как поворачиваются. Благости тебе и счастья, Серафима. Прости, ежели…

Она кинулась ему на шею. По её щеке скользнула слеза.

– Радость не вечна, и печаль не бесконечна, так люди говорят. Свидимся, Бог даст. Удачи тебе, Гюрги.

Прислонившись к воротному столбу, она проводила его долгим печальным взглядом.

Мимо плыли слегка всхолмленные луговины. Глаз радовали убранные поля.

– Лепота! – радовался посадник.

– Чему радуешься? Вести худые, а ему лепота, – недоумевал Иван.

– Я радуюсь, что нивы не потоптаны конями степняков, что по обочинам дороги не белеют в траве кости человеческие. Не бывал ты, Иван, в степях, не гонялся за половцами. Для тебя жатва – дело обычное, а для меня праздник, ибо редкое лето в Поднепровье, когда нивы зреют до полноты зрелости. А здесь, оглянись вокруг: гобино спокойно собрали и в закрома уложили – это ли не радость! Одно только щемит душу: много пустошей. А какое богатое гобино с них можно было бы собрать! Сколько земли невозделанной пропадает! Сколько в ней затаилось богатства в дремотном ожидании сохи оратая!