Суровый берег - [25]
Ей было сейчас легко и почему-то немного радостно.
Рано утром Тимофей Иванович дал Комарову свои валенки и лыжи и проводил до островка.
За ночь ноги немного отошли, и хотя итти было еще трудно, капитан двигался сравнительно быстро. Ветер стих, снежный покров был неглубокий и мягкий, показавшееся солнце окрашивало его нежным румянцем.
Ирину Комаров больше не видел. Он постеснялся ее будить. Однако, когда на крутом повороте обернулся, у него сильнее заколотилось сердце. Палатка осталась далеко позади, сливаясь с белой равниной, и у входа ее он различил темную фигурку, неподвижно глядевшую ему вслед.
Часа через два Комаров добрался, наконец, до Зеленца и вечером выехал к своей роте. Бойцы и машины прибыли на место благополучно. Люди разыскивали его.
В тот же вечер приступили к работе.
ЧАСТЬ II
Глава первая
Уже третий день на валку деревьев выходили только первый и второй взводы. Остальных Комаров поставил убирать валежник, резать из фанерных щитов лопаты. Люди обессилели, шесть человек цынготных лежали в землянке.
Комаров приказал повару заваривать хвойный настой и выдавать всем бойцам по стакану перед обедом, а лежавших заставлял сам выпивать зеленоватую жидкость два раза в день. Иногда посылал проследить за выполнением приказа Рахимбекова или политрука, и они должны были, где бы Комаров ни находился, разыскать его и доложить о состоянии больных.
Лес тянулся непроходимой стеной, казалось, не было ему конца и края. Изредка попадались болота, замерзшие летние трясины, придавленные глубоким снегом, но они утомляли людей не меньше — по ним приходилось прокладывать гати.
Ни тракторов, ни экскаваторов в роте не было. Лес пилили вручную, огромные стволы сосен надпиливали у самых корней, гниль и бурелом оттаскивали в сторону на руках. Резкий ветер и стужа, доходившая до сорока градусов, зыбучий снег отнимали все силы. Люди до сих пор еще не имели зимнего обмундирования. Нельзя было даже погреться у огня — дым костров мог привлечь внимание вражеских бомбардировщиков.
Комаров приказал разрезать несколько запасных палаток, кусками брезента обернуть ботинки. А потом, махнув рукой на запрещение, разрешил сложить костры. Командиры взводов должны были лишь следить за тем, чтобы люди жгли исключительно сухой валежник, во избежание густого дыма.
Продовольствие выдавалось еще по тыловой норме. Отчасти выручала капуста, вывезенная Степанченко из-под Коккарево. Запасливый сержант сберег ее даже во время шторма.
Большую часть дня Комаров проводил в головном отряде. Он собрал самых здоровых бойцов, распределил, по сменам, назначил каждому звену его участок работы. С топором в руках, подоткнув под ремень пояса длинные полы шинели, он пробирался вперед, делая затесы на тех деревьях, которые нужно было свалить, затем, погрев руки, еще раз сверялся с картой и брел по метровому снегу обратно.
В лесу ветер не казался таким резким, но от мороза трещали стволы сосен, и звон пил был особенно тонким, напоминающим о страшной стуже. Инструмента нехватало. Первая смена подпиливала сосны только до половины, их подрубали топорами бойцы второй смены, затем люди менялись, делая перекурку через каждый час. За ними шли бойцы третьей смены, они расчищали просеку.
Работу начинали в предрассветных сумерках. Озябшие, не согревавшиеся за ночь бойцы молча выстраивались у землянок, молча брали инструмент и, проваливаясь по пояс в снегу, тащились к концу просеки. Часто пилили лежа, задыхаясь от изнеможения, шатаясь переходили от одного дерева к другому. Иной раз столетнее дерево не поддавалось пиле, над ним мучились всем взводом. Когда наступал перерыв, долго сидели тут же на снегу, дрожавшие пальцы не могли свернуть цыгарку.
Комаров тоже ослабел. Ноги его поправились — тогда на Зеленце он раздобыл себе валенки, но изнурительная работа, беспокойство и нервное перенапряжение давали себя знать.
Бывали моменты, когда он, не замечая холода, садился на какой-нибудь поваленный ветром ствол вдали от просеки и чувствовал, что не может двинуться дальше.
Один раз из такого полуоцепенения его вывел лось. Огромный лесной житель, потревоженный враждебными звуками, уходил в глубь леса. Проваливаясь по брюхо в снегу, усталый, тяжело дыша, он остановился на бугорке. Ветер дул со стороны зверя, и он не чуял человека. Заиндевелая пасть лося была раскрыта, из нее вырывался пар, оседая инеем на большущих побелевших рогах. Из-под длинных, тоже запушенных снегом ресниц глядели испуганные прекрасные глаза. Комаров невольно шевельнулся. Зверь вздрогнул, качнул рогами и, шарахнувшись в сторону, ломая кусты и сухостой, быстро исчез в чащобе.
Эта встреча неожиданно напомнила Комарову его северные скитания, жестокую борьбу, которая осталась уже позади, потом первые пройденные трудности здесь, и он невольно подумал о героизме и выносливости русских людей, об упорстве и вере в лучшее будущее.
Он вспомнил недавние еще осенние бои у Вырицы и Кингисеппа, когда бойцы на веревках выволакивали из болот танки, чтобы еще раз попытаться задержать врага, хотя остановить немецкие полчища там было уже невозможно.
Он давно уже не думал ни о сыне, ни о Ленинграде, ни о двух днях, проведенных в палатке на озере. Единственное, что занимало его мысли, — измученные, ослабевшие бойцы, которые вот-вот остановятся, и он не сможет их поднять, ничем не сможет им помочь. А дорога на Ленинград не ждет. Но о своих переживаниях он не говорил никому, старался держаться как всегда, спокойно, несколько раз заставил себя пошутить. И только однажды, когда политрук, урывавший время для бесед с людьми, начал говорить о стойкости, он не выдержал, отозвал Сафронова в землянку и с запальчивостью сказал:
