Суровый берег - [26]

— Вы, наверное, знаете, что отлично вооруженные, оснащенные, обутые и с набитыми брюхами армии Европы бросили оружие после первых стычек и покорно подставили свои головы Гитлеру. А вот такие, как они, не дадут ему пройти дальше… — Он сердито бросил фуражку на топчан и указал за дверь жилья. — Их не надо агитировать. Они сами знают, что в Ленинграде воюют даже дети. Если бы у меня были слезы, я бы заплакал…

Комаров вернулся к бойцам и приказал Степанченко выдать всем по пятьдесят граммов водки из неприкосновенного запаса, о котором знали только он и сержант.

— В счет будущей победы, — сказал он расстроенному такой щедростью Степанченко.

Рахимбеков и политрук видели командира роты только во время обеда. Асаф похудел еще больше, глаза его ввалились, длинный нос обвис, но после поездки в Коккарево старший лейтенант словно переменился. Он видел, как шумно и тепло встретили его бойцы, те самые, которые, казалось ему, ненавидели его там, на лесной станции, и которых он заставил проделать нечеловеческую работу. Даже двое цынготных, лежавших в землянке, попробовали улыбнуться, и он узнал в них красноармейцев, которые были с ним тогда у горящей цистерны.

— Эй вы, лежебоки! — сказал он шутливо, хотя ему хотелось заплакать. — Понимаешь, в какое время отдыхать придумали? Завтра я вами займусь…

Взволнованный, радуясь своему возвращению, словно вернулся, наконец, домой, он обегал все участки работы, настиг где-то в лесу Комарова, доложил о своем прибытии, затем крепко пожал ему руку и, уронив шапку, долго качал головой, разглядывая осунувшееся лицо товарища.

— Хорошо, что вернулся, Асаф, — сказал Комаров озабоченно. — Десять дней теперь большой срок.

Он расспросил о поездке, выругался по поводу зря потраченных дней и очень оживился, когда узнал, что произошла смена начальства и что Медведько, о котором он слышал в Смольном, уже начал наводить порядки. Главное же, обрадовался тому, что через озеро регулярно пошли машины. Рахимбеков заметил, что даже щеки его порозовели.

— Вся страна, — сказал он, сбивая прутиком снег с еловой ветки, — думает о нас, тревожится. Каждый вечер, как только садится солнце, над самым лесом цепочкой идут «дугласы» в Ленинград. Они прорываются через фронт, чтобы хоть чем-нибудь помочь городу.

Они обошли вместе всю просеку, пока еще незначительную, и Рахимбеков видел, что люди работают из последних сил. О положении дел здесь он деликатно не расспрашивал. Он обладал достаточным опытом и понимал, что задание было выше человеческих сил и что все равно его надо выполнить.

Вечером он сказал об этом политруку. Сафронов щипнул свои усы, поглядел на темный, засыпанный снегом лес и, раздумывая, ответил:

— Видишь… Боюсь, что может не справиться Комаров…

Однако политрук ни одним жестом не выдавал своего беспокойства. Только лишний раз зашел в землянку цынготных и долго рассказывал им о Ладожском озере, возле которого теперь они работали.

Он говорил спокойно и неторопливо о том, что в давние времена Русь общалась через это озеро с варягами, что в маленьком забытом городке — Старой Ладоге — по ту сторону озера до сих пор сохранились следы Рюрикова городища. Для защиты с моря при выходе Невы из Ладожского озера русские построили крепость Орешек, позже переименованную Петром в Шлиссельбург. Петр же прорыл и канал по берегу озера, чтобы в бурные недели и месяцы проводить по нему суда до самого Волхова. Железные дороги заменили древний путь, обветшали селения, вернулись в дрему топкие берега, и только незадолго до войны огласили их свистки пароходов Беломорско-Балтийского канала.

— А после войны мы опять его откроем, — говорил Сафронов спокойно и уверенно, и никто из бойцов не догадывался, как болело у старого политрука сердце.

И вот наступил предел. Люди не закончили и половины задания, никто не пошел обедать. Бойцы молча улеглись на нары.

— Плохо, товарищ командир роты, — сказал отделенный Харитонов, скуластый низкорослый сержант, трогая шатавшиеся от цынги зубы, — заряд кончился.

— Пополним! — резко ответил немного озадаченный Комаров.

— Без агитации и пропаганды, товарищ начальник. Нечем.

Харитонов взял горсть снега, приложил его к своим кровоточившим деснам и отошел. Он сам видел, как командир роты намечал деревья, которые нужно было срубить, пальцами вымерял стволы, стараясь миновать самые толстые, и долго, задумчиво ходил по лесу. Яркая луна озаряла просеку, синие тени лежали на снежных перекатах, и все дальше и дальше слышался негромкий стук топора. Такой командир должен понимать всё…

Утром Комаров направился к первому взводу. Вчера по ответу Харитонова — энтузиаста, смелого и всегда неунывающего, он понял, что положение почти безнадежно. Первый взвод был самым стойким, на нем держалась рота. Если там опустили руки — больше рассчитывать не на кого. Ночью он ворочался на своем узком топчане, мысленно высчитывая, сколько еще нужно повалить деревьев, расчистить снега, сколько осталось продуктов, мучился и не находил выхода. Старался разозлить себя и доказать, что ответ Харитонова просто дерзкая выходка. Не надолго задремал, затем поднялся и осторожно, чтобы не разбудить политрука и Асафа, вышел из блиндажика и долго бродил по поляне. Только перед самой побудкой Комаров отправился к землянке первого взвода. Он еще не знал, что именно предпримет, но чувствовал, что от этого посещения будет зависеть дальнейшая его судьба. Не выполнить задания он не мог.