Сумерки - [73]

— Спасибо, — сказала она просто.

— Не стоит благодарности, Патричия.

— Ты меня знаешь? — удивилась она.

— Знаю.

Она пожала плечами и легонько ковырнула носком баскетки красный гравий на дорожке. Золотистые ее брови приподнялись.

— А откуда ты меня знаешь?

— Я подожду тебя у выхода и скажу. Меня зовут Влад.

Я был в полном восторге от собственной храбрости.

— Отставить разговорчики! Занять строй! Равнение!

Это ее отец. Он в тренировочном костюме стоит на судейской трибуне и орет в мегафон. Он всегда разговаривает неопределенной формой глаголов, как будто все для него безликая масса.

Патричия снова пожала плечами.

— Хорошо.

К выходу она пришла, конечно, не одна, а с подружкой. Они опять говорили об уроках. Что по истории? И что по физике? Патричия раскраснелась, над губой у нее выступили капельки пота. А длинные загнутые ресницы слегка припорошило пылью. Глаза у Патричии темного, медового цвета.

— А куда ты собираешься поступать? — спросила Патричия.

— На химический, — ответила толстушка и, отваливая, добавила. — Пока!..

Наконец-то!

— Ну, говори: откуда?

— Что — откуда?

— Откуда ты меня знаешь?

— Слышал, как тебя называла эта толстушка.

Патричия разочарована. Она ждала чего-то более романтичного. Сухо поправляет меня:

— Не толстушка, а Габриэла, У нее имя есть.

Я равнодушно соглашаюсь.

— Пускай Габриэла.

— А когда это она меня называла?

— Да так. Однажды. Я преследовал вас и слышал.

Брови опять взлетают вверх.

— Преследовал?

— Да.

— А зачем?

Отвечаю с той же сумасшедшей смелостью, которой удивляюсь все больше. Я актер, я и зритель.

— А ты… ты сама не догадываешься?..

Молчит. Уже стемнело. Мы идем рядом. Я чувствую ее плечо. Мы проходим по парку. Песок скрипит у нас под ногами.

— Можно я тебя провожу? — спрашиваю я.

Она колеблется.

— Проводи. Только, чтобы папа не увидел.

— Я провожу тебя до угла улицы Александри…

Брови снова ползут вверх.

— Ты знаешь, где я живу? — на этот раз улыбка освещает ее лицо.

— Любой лицеист знает, где живет завуч… Особенно если у него такая дочь…

Патричия смеется. Наши руки будто случайно встречаются. И после этого сами уже ищут одна другую. Сквозь ветки сияет традиционная в таких случаях луна и бросает бронзовые блики на волосы Патричии. Я чувствую себя сильным и свободным. Я могу схлестнуться теперь хоть с завучем. Патричия!..

Неделя головокружительного счастья. Мы видимся каждый день. После Первого мая приходится труднее. Прекратились тренировки на стадионе. Риска больше — встречи еще притягательней. Сладок запретный плод! Ежедневные, пространные излияния в письмах: «навсегда!» Паника из-за приближающихся каникул, — как мы тогда сможем увидеться?

Но… На уроке румынского языка господин Понту, как обычно, писал на доске. А мы занимались каждый своим делом. Я положил на парту книжку и читал без всяких предосторожностей. Книга: «Мириотическое пространство». Не знаю, какая злая муха укусила господина Понту, но он почему-то бросил писать и решил прогуляться по классу. Когда я его заметил, было уже поздно, он протянул руку и взял книгу. Господин Понту пользовался репутацией бдительного и даже сверхбдительного педагога, — и шансы мои сводились к нулю. Господин Понту к тому же был проникнут сознанием своей высокой миссии и убежден, что спасение Капитолия зависит только от него. Это означало, что я пропал.

Он прочел фамилию автора и заглавие. От ужаса очки у него соскочили на кончик носа, а Адамово яблоко подпрыгнуло к подбородку, но не допрыгнуло и опустилось на место. Учитель посмотрел на меня, как очень великий ученый на очень маленькую подопытную морскую свинку… Я стоял. Учитель облизнул сухие губы. Он был небрит, ворот его рубашки не блистал чистотой.

— Какую оценку ты получил последний раз по-румынскому?

— Три… с минусом.

Несколько ребят подобострастно захихикали. Если бы у них были хвосты, они бы еще и ими завиляли.

— И о чем я тебя спрашивал?

Я не ответил. Я посмотрел в его водянистые глаза и перевел взгляд за окно, на улицу. Над крышами домов голубело небо. Откуда-то слышалось воркование голубей. Мне было интересно: что сейчас делает Патричия?.. Чего от меня нужно этому шуту гороховому? Мое молчание его взорвало. Он схватил меня за ворот рубашки, по-школьному «за грудки».

— Отвечай, когда тебя спрашивают!

Этот тип раздражал меня.

После уроков состоялся педсовет. Учительская. Святая святых школы. Длинный стол. За столом — учителя, напустившие на себя важность, и под перекрестным огнем их педагогических взглядов — я, заблудшая овечка. Я стою у белой стены, как ожидающий расстрела. Не знаю, куда девать руки. Закладываю их за спину и барабаню по стене пальцами. Интересно, кто-нибудь решится меня защищать? Многие из учителей знакомые моего деда и моей мамы, есть и бывшие папины приятели. Господин Понту произносит нечто вроде прокурорской речи. Он взволнован. Возмущен. Он дрожит. Вероятно, это ответственнейшая роль во всей этой педагогической мелодраме. Совесть в нем буквально надрывается и вопиет. Три четверти сидящих не читали Благу, это видно по их физиономиям. Остальные, если и читали, то делают вид, что знать ничего не знают. Понту вытирает пот со лба и обессиленный опускается на место.