Сумерки - [62]

— И давно ты сюда ходишь?

— Сегодня — второй раз.

— И ничего мне не сказала…

— Мне не хотелось вас огорчать, папа Север. Вы решили что-то продать?

— Если бы что-то? Все! Бедняжка Олимпия и не подозревает, что я разорил наш дом…

— А мы потихоньку ее подготовим. Это я беру на себя. А в следующее воскресенье я что-нибудь прихвачу из ваших вещей.

— Да, да, за комиссионные.

— Боже, что вы такое говорите, папа Север?! Какие комиссионные?! Не чужая же я вам!..

— Именно поэтому, дорогая моя! Мы с тобой образуем акционерное сообщество, — он повесил палку на сгиб локтя и потер руки, — тебе не холодно?

— Холодновато. Но мы то поболтаем, то поругаемся с каким-нибудь цыганом, то выпьем по глотку кофе — глядишь и согрелись немного. А вы замерзли? Не надо вам было сюда приезжать.

— Я и в самом деле сильно озяб, — подтвердил он, топая ногами.

Марилена наклонилась, подняла завернутый в плед термос. Налила в отвернутую крышку кофе и протянула Северу, от кофе шел пар. Север обхватил крышку обеими руками, радуясь теплу, проникшему сквозь перчатки. Поднес ко рту, понюхал, и усы у него от удивления поползли вверх.

— Настоящий кофе, — выдохнул он ошеломленно.

— Когда-то я купила немного на черном рынке и припрятала на черный день.

И впрямь черные дни! Невестка адвоката Севера Молдовану, бывшего сенатора, торгует вещами на толкучке. Он сделал глоток и закрыл глаза, наслаждаясь теплом и ароматом кофе. Он сделал еще глоток, и еще и, оставив половину, вернул Марилене. На душе сразу повеселело. Ах, как давно он не пил настоящего кофе! За любые деньги надо будет достать для Олимпии. Только сперва посоветоваться с Аврамом, не повредит ли он ей.

— Спасибо. Больше я не могу — давление. Но кофе восхитительный.

— Почем сапожки, красавица?

Здоровенный цыган в полушубке и смушковой шапке, наверняка барышник, вертел в руках ботинки. Влад из них уже вырос.

— Четыре тысячи.

— Даю тысячу, и по рукам!

Марилена рассмеялась.

— А почему не половину?

Оскорбленный Север вмешался:

— Настоящее шевро, такого нынче не сыщешь!

Остальные дамы в один голос поддержали:

— На кожаной подметке!

— Не какой-нибудь картон!

— Довоенные!

— Ладно, будь по-вашему, тысяча двести, — набавил покупатель.

— Идите-ка лучше своей дорогой, — рассердился старик.

Цыган швырнул ботинки обратно на груду вещей.

— Ну и грейтесь своей довоенной кожей!

— Уступи за две, — торопливо подсказала госпожа Мэзэрин, когда цыган чуть отошел в сторону.

— Так и быть, берите за две, — крикнула Марилена ему вслед.

У Севера кошки заскребли на сердце: почти новые ботиночки, цена им пять тысяч не меньше. Цыган нехотя вернулся и лениво вытащил замусоленный бумажник.

— Ах, красавица моя, — ухмыльнулся он, отсчитывая деньги, — замерзла ты, пожалел я тебя!

Старик покраснел от возмущения, дамы заулыбались, а цыган, посмеиваясь и зажав под мышкой ботинки Влада, пошел себе дальше.

— Подлый вымогатель! — не выдержав, выпалил Север.

— Ну что вы, господин Молдовану, — смеясь, успокоила его госпожа Мэзэрин. — Марилена их очень удачно продала.

— Иной раз, — вмешалась другая соседка, — комплиментов наслушаешься, а ничего не продашь.

До чего он дожил на старости лет! И оградить бедную Марилену некому… Растроганный, он погладил ее по плечу.

— Как же ты таскаешь такие узлы?

— Приходится. Да и Влад помогает.

Старик отдернул руку.

— Как, и Влад здесь бывает?

— Он привозит меня и приезжает за мной.

— Не смей пускать его сюда! Он еще ребенок!

— Матери помогать не стыдно, — твердо произнесла Марилена.

— Пусть, пусть приучается, — присоединилась госпожа Мэзэрин. — Я своего тоже приучаю. С таким, как у них, неугодным происхождением, неизвестно чего и ждать…

«Что ж, убедительный довод», — подумал старик. За один этот день он многому научился, но не поздновато ли уже учиться? Он шел домой и удивлялся собственному спокойствию. Его радовало — посредники больше не понадобятся. Это хорошо! Когда дело ведется внутри семьи, — расходы уменьшаются, и никто не остается внакладе. Им теперь надо крепче держаться друг за друга — тяжелые времена настали!

Пока он добрался до трамвайной остановки, он опять продрог. Над городом плыл басовитый колокольный звон. «У одного только Никулае никаких забот. Он от всего далек», — грустно подумалось Северу.

За беготней и хлопотами день пролетел быстро. Север продал рояль. Тамара сочувственно поплакала, а майор Пестрицов, задумчиво покачав головой, сказал:

— Вот, отец, как говорится, капитализму капут…

После полудня время шло медленнее, а вечера тянулись долгие, тоскливые, бесконечные. Рожи стала скупа на слова, над стариком не посмеивалась, на стол подавала молча. Да и расхотелось ей смеяться над стариком: он посмирнел, стал задумчив, несчастен, обедая в одиночестве за большим круглым столом.

— Что приготовить завтра на обед? — спросила Рожи, желая хоть как-то нарушить гнетущее молчание.

— На твое усмотрение, — ответил он равнодушно. — У тебя еще есть деньги?

— Маленько есть.

Север едва заметно усмехнулся в усы. Его позабавило словечко «маленько». Рожи была по-крестьянски прижимиста, и у нее всегда и всего «маленько» оставалось. От Олимпии она научилась неплохо готовить. И все же придется с ней расстаться. Он холодел от одной этой мысли, но что поделать, если платить нечем.