Сумерки - [63]

Иногда на десерт Рожи подавала ему на тарелке кусок торта или пирожное.

— От госпожи Тамары.

Майор и Тамара питались в столовой, но Тамара часто пекла дома торты и всегда угощала старика, особенно с тех пор как он остался один. Поначалу старику не нравился привкус маргарина, крупинки сахара в креме, видно, Тамара сбивала его наспех, клеклое тесто. Однако постепенно довоенные кулинарные шедевры Олимпии забылись, старик привык к Тамариным тортам, они ему стали нравиться, он ожидал их с вожделением, ел поспешно, по-старчески жадно, но никогда не забывал оставить кусочек для Рожи.

После обеда он ложился отдохнуть, но заснуть не мог — накатывала тоска. Он брал газету и усаживался поближе к печке, но долго ли прочитать газету? А книг он никогда читать не любил. Бродил по комнатам, смотрел в окно. И с сожалением вспоминал те времена, когда гулял за ручку с Владом по улицам или водил его в кондитерскую Махата есть пирожные. Теперь Влад вырос, ходил в школу, занят уроками и навещает деда редко. Олимпия считала, что Марилена нарочно отвадила от них внука, но старик понимал, что все дело в возрасте. У мальчика свой мир, свои интересы, и теперь его не приманишь безделушками из шкафа.

С тех пор как в доме не стало рояля, Север чувствовал, как недостает ему Тамариной игры. Бывало, вечерами, когда она садилась за инструмент — тогда еще и Олимпия была дома, — Север проскальзывал в кабинет и смотрел сквозь щелку в шторе, как Тамара играет. Странная теплая нежность щемила душу, и, когда смолкал рояль и Тамара принималась за другие дела, старику становилось грустно. Теперь играть не на чем, музыка исчезла, и в молчаливом доме холодно и пусто.

В один из таких тоскливых дней, ближе к сумеркам, Север стал торопливо одеваться, решив навестить Олимпию, хотя день был неприемный. Север знал по опыту, что минут через пять говорить им будет не о чем, и он начнет томиться, выдумывая, как бы половчее уйти, но одиночество было ему невмоготу. Сердце у него сжималось от жалости при мысли, как одинока Олимпия среди всех этих сумасшедших, ведь она-то совершенно нормальная…

Пока он шел пустынным парком, совсем стемнело. Санаторий Рамиро был тих, шторы опущены — брошенный, нежилой дом. Старику он показался еще более таинственным, чем всегда. Он позвонил у входа и подумал, что Олимпию надо непременно забрать отсюда, как бы ни уговаривал его этот сумасшедший Рамиро. Никто не открывал, старик позвонил еще раз, долго, настойчиво. Послышались шаги, звяканье ключей, дверь приоткрылась, и выглянул тот самый верзила в белом халате, помощник Рамиро или санитар.

— Мне бы хотелось повидать мою супругу. Госпожу Молдовану, — подчеркнул он с той величественностью, с какой произносилось это всем известное имя.

— Сегодня приема нет, — равнодушно ответил санитар.

Старик растерялся. Отказа он не ожидал. Чтобы его, господина адвоката Молдовану, давнего клиента доктора держали перед закрытой дверью? Он привык считать себя здесь своим. От возмущения на висках у него набухли вены. Он счел ниже своего достоинства вступать в объяснения с этим субъектом. Голосом, дрожащим от негодования, он произнес:

— В таком случае мне нужно видеть доктора.

— Господин доктор не принимает.

Решено, он немедленно забирает Олимпию.

— Я пришел не на прием. Передайте господину доктору, любезный, что адвокат Север Молдовану желает ему кое-что сообщить.

— Господин доктор занят и не велел его беспокоить. Приходите завтра утром.

Дверь захлопнулась, звякнули ключи, щелкнул замок, шаги удалились и стихли. От наступившей тишины у старика зазвенело в ушах. В висках заломило, он покрепче оперся на свою трость, прикрыл глаза и почувствовал, что вокруг все плывет. Ему хотелось колотить изо всех сил тростью в дверь, пока не забегают все сумасшедшие и вместе с ними самый сумасшедший из них доктор Рамиро. Нет, Рамиро не сумасшедший, а шарлатан, жалкий шарлатан, — сумасшедший он, адвокат Север Молдовану, только сумасшедший мог доверить шарлатану Олимпию и тем самым ее угробить.

Он медленно спускался по каменным ступенькам, нащупывая тростью дорогу. Темнота сгустилась, ни вдали, ни вблизи не горело ни одного фонаря. Черный зловещий особняк напоминал огромный склеп. Старик обошел его кругом, точно надеялся хоть как-то туда проникнуть.

— Мерзавцы! — шептал он и грозил черному зданию тростью.

Возвращался он тем же темным мрачным парком. Не хватало только повстречать грабителей, которые бы сняли с него часы и шубу. Впотьмах-то не видно, как она потерлась и облезла… Старик ускорил шаги. Снег заскрипел у него под ногами. На краю парка горели редкие фонари. С улицы доносились звонки трамваев. Подумать только — какое-то ничтожество, лакей, посмел захлопнуть перед ним дверь! Ну, ничего, завтра Рамиро получит по заслугам!..

Домой он пришел, кипя гневом и раздражением. Тяжело сопя, он снял шубу в ледяной прихожей. Странный шорох и хихиканье на кухне насторожили его.

— Jaj istenem![23] — произнес голос Рожи.

Север распахнул дверь в кухню: Рожи сидела на коленях пестрицовского ординарца, прижавшись щекой к его рябому лицу. Солдат дружески улыбнулся старику, Рожи, вскрикнув, вскочила как ошпаренная и принялась оглаживать юбку. Старик грохнул дверью и, стиснув зубы, пошел в спальню. Нет, этого он не потерпит! Какая неслыханная наглость! Превратить его дом в бордель, в солдатский бордель! А он еще доверял ей!