Сумерки - [61]
— Хэлло, Север! Иди сюда!
Он притворился, что не слышит, но Мэри не унималась, люди стали оборачиваться. Он повернулся и подошел к Мэри. Она, казалось, очень ему обрадовалась.
— Как дела, my dear[20], ты чуть было мимо не прошел!
И непринужденно, будто они встретились где-нибудь на приеме, подала ему руку в грубой шерстяной варежке.
— Никак не ожидал… — пробормотал Север, касаясь губами варежки.
— Как здоровье Олимпии?
— Неплохо, но ей, наверное, понадобится санаторное лечение.
— Ну, это тебе дорого обойдется! Так вот почему ты здесь? А где же твои вещички?
Север смешался и устыдился.
— Да я… собственно, пришел найти посредника…
Глаза Мэри от удивления округлились.
— Посредника?! Да ты спятил, my dear. Эти мошенники тебя обчистят в два счета!
— Что ж делать? Не самому же мне торговать?
— А почему бы и нет, скажи на милость! Ах, ты уронишь свое достоинство? Да пойми же, теперь здесь все high-life[21], и мы гордимся этим.
— Гм… Гордитесь?
— Да, да, и напрасно ты морщишься. За границей уже известно, как мы боремся за свое существование в коммунистическом раю. Би-би-си передавало!
Ах, вот оно что! Вот почему Мэри не стыдится быть торговкой! Она, оказывается, борец! Ну и чудеса! Но кто знает, может, они и правы, а он просто-напросто старый дурак.
Молоденький лейтенант взял в руки чашку, повертел, рассматривая со всех сторон. Мэри забрала у него чашку из рук и поставила на место.
— Не трогайте, товарищ! И так видно! Настоящий саксонский фарфор!
Лейтенант робко спросил:
— А цена?
Мэри вытащила из муфты портсигар, серебряную зажигалку и закурила.
— Сорок, — коротко ответила она, пустив дым ему прямо в лицо.
— Сорок, — протянул лейтенант, — слишком дорого…
— Дорого не дорого, а это его цена. Где вы еще найдете саксонский фарфор?!
— А за пятнадцать?
— Шутите, товарищ? — отрезала Мэри и повернулась к Северу, зачарованно наблюдавшему за происходящим. Лейтенант смущенно пожал плечами и отошел.
— Феофану не по карману! — сказала Мэри Северу. — Они теперь все получают по талонам, но солодовый кофе пить хотят непременно из саксонских чашек генерала Мэргитана.
— И давно ты сюда ходишь? — спросил Север восхищенно.
— Порядком! Меня не надуешь!
— И продаешь что-нибудь?
— Не всегда, но у меня нет другого выхода… Хотела наняться стирать в детском доме белье, но оказывается, я происхождением не вышла… И слава богу, что не вышла, — гордо заключила она.
— А что слышно от Панаита?
— Ничего. Мне разрешили раз в месяц передачи.
Старик подумал, раз Мэри не только не смущается, но и гордится своим положением, то не возьмется ли она за комиссионные продать несколько его вещей? Он бы сам их сюда привез. Только бы не обидеть ее таким предложением. Он с осторожностью начал:
— Послушай… а не возьмешься ли ты за комиссионные, конечно, помочь немного и мне?
— Почему бы и нет? Комиссионные были бы очень кстати, но почему ты не попросишь Марилену?
— Марилену?
— Да. Она с удовольствием продаст, и комиссионные при тебе останутся.
Север помрачнел. При чем тут комиссионные? Марилене он и так готов отдать все, что угодно, да вот даже помочь ей уже не может.
— Марилена сюда не поедет, — сказал он твердо.
Мэри сочувственно улыбнулась.
— Ах, dear sir[22], ты все еще витаешь в облаках. Да мы с ней ехали в одном трамвае, только она устроилась в том конце, где молодые. А у меня тут насиженное место.
Значит, и Марилена! Значит, пало и их семейство! Или, пользуясь терминологией Мэри Мэргитан, вышло на «баррикады». Стало быть, благодаря Марилене, и он стал «борцом». Он не знал, плакать ему или смеяться. Почему же сама Марилена ни словом никогда не обмолвилась? Он торопливо простился с Мэри и пошел искать Марилену.
— Мое почтение, мэтр, мое почтение!
Это еще кто? Недоумевая, он огляделся по сторонам, под лопаткой больно кольнуло. Все-таки он здорово продрог! Кто же это его окликнул? А, мошенник Беша! Вот кому здесь самое место! Север холодно кивнул, слегка приподняв шляпу, и зашагал дальше. Какие красивые вещи лежат вперемешку с хламом! Смотри-ка, и супруга доктора Дамиана здесь. На этот раз он сам поздоровался, с горечью отметив, что свыкается со всем этим безобразием.
— Как Аврам?
— Заразился от больных гриппом, я пока вместо него. Что? И Аврам?.. Да, Мэри Мэргитан была права…
— Передайте ему привет!
Что за времена! Что за времена! А тот высокий благородной наружности мужчина, это не… Ну конечно, господин Гринфельд, глава общества домовладельцев. Они одновременно и величественно приподняли шляпы, молча поприветствовав друг друга. Осталось только повстречаться здесь с Никулае! И все, похоже, чувствовали себя здесь как рыба в воде. Север не знал уже, что и думать, ему было не по себе.
— Папа Север! Папа Север!
Марилена! Он едва не прошел мимо, не разглядев ее в толкотне. Значит, и она от него не прячется! Счастливый, будто ребенок, наконец отыскавший в вокзальной толчее свою мать, Север кинулся к ней.
— Марилена! Что ты здесь делаешь? — укоризненно спросил он.
Она улыбнулась.
— Торгую, папа Север. Стараюсь не отстать от времени…
Рядом с ней стояли госпожа Мэзэрин, госпожа Шлезингер и еще две незнакомые дамы. Все они улыбались друг другу как сообщницы, и чувствовалось, что эта ярмарочная жизнь их тесно сплотила.
Памяти Горчева. Оффлайн-копия ЖЖ dimkin.livejournal.com, 2001-2004 [16+].
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».
«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.