Сумерки - [59]

Олимпии было страшно. Перенесенная болезнь не изменила ее лица, привычек, манер, она опять была прежней, но все же ей было страшно. Она понимала, что мрак, в котором она блуждала, родился из тех давних наползавших на нее теней, они все сгущались и сгущались, и в конце концов она провалилась в эту страшную бездну, которую принято называть безумием. С горькой улыбкой вспомнила она юную наивную уверенность, что ни с ней, ни с ее близкими ничего дурного не случится, что в трагедии мира ей отведено место зрителя. Как она обманулась! Любовь оказалась недолговечной, ласковый свет детства погас со смертью отца и матери, сына у нее отняли и убили — бывает, оказывается, и так, что дети уходят из жизни первыми, а теперь и на нее медленно надвигается тень смерти, отнимая безумием то, что еще не отнято. Она знала, что все «обошлось» и боялась, что только «пока». Она леденела от ужаса и не показывала виду, что боится, но ее преследовал страх вновь заблудиться в темноте, глубокой, глубинной…

Обращение окружающих ее оскорбляло. С приторной ласковостью Севера приходилось мириться, но знакомые, друзья! — как быстро они обо всем узнали! Они уничтожают ее своим снисходительными сожалением: бедный слабоумный ребенок, он чуть было не погиб! Олимпия терялась, не зная, как отвечать на это унижение, и стала в конце концов бравировать своей болезнью, выставляя ее напоказ. Хотя ей было так несвойственно бравировать чем бы то ни было.

На другой день после первого сеанса ее навестила Наталия. Олимпия приняла ее приветливо, с несколько преувеличенной, но все же радостью. У Наталии было много недостатков, но в черствости ее нельзя было упрекнуть. Заливаясь слезами, она прижала Олимпию к груди, искренне забыв на время все давние счеты.

— Как вы себя чувствуете, дорогая? — сладко пропела она, утирая глаза платком.

Олимпия по достоинству оценила и платок, и искреннее участие, но ответила холодно, с нарочитым смешком:

— Прекрасно, дорогая! Вы же знаете, психам не бывает плохо!

Наталия, может быть, впервые в жизни онемела от неожиданности. Олимпия не дала ей времени опомниться, и поле боя осталось за ней. И Наталия, отступив, уверилась, что Олимпия безнадежна.

Ум Олимпии был ясен и трезв как никогда, но она была бессильна против своих страхов — она боялась лишиться этой ясности. Она следила за каждым своим шагом, анализировала каждое ощущение и безропотно продолжала ходить на лечебные сеансы, хотя всегда испытывала такой же безотчетный звериный ужас перед лечением, как та девушка в приемной.

Север не сомневался, что Олимпия окончательно выздоровела, но считал необходимой формальностью закончить курс лечения. Каково же было его удивление, когда после третьего сеанса, пока Олимпия находилась еще в процедурной, доктор Рамиро вызвал его к себе в кабинет. Как и в первый раз, Рамиро сидел на краю стола, курил трубку, одетый в тот же спортивный костюм вишневого цвета. Он указал Северу на кресло, и старик робко и послушно сел, почувствовав себя пациентом. Рамиро попыхивал трубкой и молчал. Несколько секунд они смотрели друг на друга, но старик вскоре отвел взгляд, закашлялся, уставился в потолок, потом в окно.

— Я бы хотел вам кое-что предложить, — произнес наконец Рамиро.

Старик вопросительно взглянул на него.

— Это пойдет на пользу и вам, и вашей супруге, — продолжал доктор. Север с нарастающим беспокойством глядел на него. Рамиро слез со стола, прошелся по кабинету, — хорошо бы вашей жене остаться на некоторое время здесь.

Старик растерялся. Как? Она же совершенно здорова. Зачем? Он приподнялся в кресле и спросил:

— Ей опять стало хуже?

Рамиро замахал рукой: сидите, сидите, и — ответил:

— Нет, нет, не хуже. Лечение идет своим чередом. Однако всегда существует опасность рецидива. Нам, психиатрам, всегда приходится двигаться на ощупь, по неизвестным материкам. Вечный бег с препятствиями, чреватый любыми неожиданностями. Я думаю, что госпоже Молдовану было бы полезно продолжить лечение под моим непосредственным наблюдением. Тем более что я собираюсь применить химиотерапию. А лекарства лучше принимать под надзором врача.

Доктор говорил, Север все глубже уходил в кресло, съеживался, сжимался. Препятствия… Надзор… рецидивы. Это последнее слово стало таким привычным, оно, словно шип, больно вонзилось в сердце, и боль ни на секунду не отпускает.

— Полагаю, что вы живете в постоянном напряжении. Уверен, что следите за каждым словом и движением вашей супруги, малейшее отступление от привычного повергает вас в панику. Несколько дней покоя, разлуки и отдыха пойдут и вам на пользу.

Вцепившись в подлокотники, старик как рыба глотал ртом воздух. Словно угадав его желание, Рамиро открыл маленький бар в столе. С ловкостью заправского кельнера налил и протянул Северу стакан минеральной воды. Север признательно посмотрел на него. Север пил воду маленькими глоточками и думал, что лечение разорит его. Все знали, что санаторий Рамиро стоит бешеных денег. Но лечиться в санатории Рамиро считается чрезвычайно аристократичным, хотя что по нынешним временам значит аристократизм. Нет, это все глупости, в первую очередь следует подумать об Олимпии. Разорится он в любом случае, но хотя бы будет знать, что сделал для Олимпии все, что был в силах сделать. А что если Рамиро шарлатан, как утверждают многие, заурядный мошенник, который вообразил, что у Севера денег куры не клюют, и решил поживиться? Кто скажет, где тут правда, где ложь?