Сумерки - [58]

— Подумать только! И вам не лучше от?..

Он снова кивнул головой на таинственную дверь в коридоре.

— Пока улучшений нет.

Оба помолчали. Север с презрением подумал: «Все эти электрошоки, наверное, чепуха». Вдруг девушка прижала к щекам ладони и быстро-быстро заговорила:

— Боюсь, боюсь, боюсь! Знали бы вы, дедушка, как я боюсь!

— Чего боитесь?

— Электрошока!

Старик вдруг почувствовал, что и он боится. Он наклонился к ней и доверительно спросил:

— Это больно?

Девушка пристально посмотрела не него, засмеялась и ответила:

— Нет, совсем не больно.

— Так чего же вы боитесь?

— Не знаю. Это совсем не больно, и ничего не помнишь, но все равно страшно, что-то с тобой происходит страшное. Ой, дедушка. Ой, как я боюсь! Каждый раз уговариваю себя быть храброй, и… не получается.

— Подумать только!

Девушка закрыла лицо руками и разрыдалась.

— Ну вот, опять, — проговорила она сквозь рыдания.

Сердце у старика зашлось от жалости: дрожащей рукой он ласково коснулся ее мягких пышных волос, хотел ее утешить, попросить не плакать, пообещать, что все будет хорошо… Но не успел и рта раскрыть, как из глубины мертвого нежилого дома донесся протяжный, жуткий, пронизывающий звериный вой. Севера заколотило, он испуганно вскочил на ноги, сердце у него сжалось.

— Что это? — не в силах успокоиться, спросил он.

Девушка отвечала спокойно, слезы все еще текли у нее по лицу:

— Бабушка… госпожа… все так кричат… И я буду…

Последние слова она произнесла, уже улыбаясь.

— Не может быть… Чтобы Олимпия… Но вы же говорите, что совсем не больно?

— Не знаю. Все так кричат.

Север опустился в кресло, чувствуя, что ноги его не держат. Но тут же поднялся и нервно зашагал взад и вперед по комнате. Больше он не привезет сюда Олимпию. Где этот сумасшедший? Он не позволит издеваться над Олимпией, ставить над ней какие-то опыты! Сейчас он выскажет все это прямо ему в лицо! Как он смеет! Кто он такой?!

Человек в белом халате пригласил.

— Доктор Рамиро вас ждет.

Север торопливо засеменил, воображая, — сейчас он стукнет кулаком по столу и покажет этому негодяю, как измываться над людьми! Рамиро сидел один в своем кабинете. Одет он был в спортивный костюм вишневого цвета. Сидел на краешке стола, попыхивая трубкой, глядя на вошедшего Севера.

— Мне передали, что вы хотите со мной поговорить.

Старик встревоженно оглянулся по сторонам:

— Где госпожа Молдовану?

Улыбка тронула губы Рамиро.

— Вы взволнованы, — заговорил он спокойным низким баритоном, — успокойтесь, присядьте…

Он говорил и смотрел в глаза Севера черными без зрачков глазами. Север почувствовал, что беспомощен, как младенец. Только что он кипел от ярости, а теперь покорно опустился в кресло.

— Госпожа Молдовану в кабинете по соседству, скоро она освободится, и вы поедете домой.

— Почему она так кричала?

— Вы обеспокоены? Это естественная реакция. Не волнуйтесь, — кричала она не от боли.

— А отчего же?

Рамиро загадочно улыбнулся:

— Ne sutor, ultra crepidam…[19]

— Что?

— Видите ли, минут через двадцать госпожа Молдовану будет нормальнее нас с вами.

— Подумать только! Значит, она выздоровела?

— Нет, выздоровеет она, пройдя весь курс лечения. Так что вы мне хотели сказать? Мне передал санитар…

Но старику уже не хотелось кричать, ругаться, он размяк, потрясенный чудесным исцелением Олимпии. Он опять верил в Рамиро, опять считал, что следует слушаться его советов. Спокойный, уверенный тон врача подействовал на него умиротворяюще. Старик простил ему даже необычную внешность. «Если он ухитрился со мной сладить, то уж со слабой женщиной…» Признав себя побежденным, старик ответил:

— Нет, больше ничего. Я хотел уточнить: так ли необходимо это лечение?

— Вне всякого сомнения. Разумеется, если вы желаете, чтобы госпожа Молдовану излечилась. Другого средства нет.

— Что ж…

Север с трудом поднялся. Рамиро предупредительно поддержал его под локоток.

— Проходите сюда, пожалуйста. Жду вас через два дня, в это же время. Прошу…

Старика провели в другую дверь, он миновал два кабинета с какой-то странной и устрашающей аппаратурой, но рассмотреть ее не успел — они уже снова были в холле. В холле сидела Олимпия в пальто, рядом с ней сидел санитар. Олимпия смотрела все тем же тусклым неподвижным взглядом. «Двадцати минут еще не прошло», — утешил себя Север.

— Прошу вас, барышня, — произнес спокойный, звучный голос Рамиро.

Север оглянулся. Девушка, с которой он беседовал в приемной, прошла вслед за доктором. Лицо у нее посуровело, шла она твердо и решительно. Рамиро оказался прав: через четверть часа уже дома Олимпия стала медленно приходить в себя, точно освобождалась от действия наркоза. Обрадованный, Север позвонил Марилене, и она сразу же приехала вместе с Владом. За ужином Олимпия была весела, ела с аппетитом. Влад остался у них ночевать, и Олимпия даже рассказала ему сказку про дедушку Франца и бабушку Лизу.

Марилена весь вечер радостно улыбалась, но, выйдя на улицу, погрустнела и призадумалась: она не верила в скоропалительное излечение Олимпии. На пустынной улице, на остановке трамвая, в пустом полутемном вагоне она думала о Севере — что же будет с ним, если он, не дай-то бог, останется один? Ей удалось тайком поговорить с доктором Рамиро, и он откровенно признался, что на успех и неуспех шансы равны. «Но попробовать все же можно и должно…» И Марилена с ним согласилась, нельзя упускать ни единой возможности, даже если лечение не сулит успеха. Сегодня, приглядываясь к Олимпии, Марилена почему-то поняла, что ей уже ничем не помочь. Даже вечером за ужином, когда все, казалось, шло так хорошо, Марилена замечала во взгляде Олимпии, в ее движениях что-то настораживающее. Марилена рада была бы ошибиться, но внутренний голос подсказывал ей, что она права. Что же будет с Севером, когда наступит развязка? Раньше они с Владом переехали бы к нему или взяли его к себе, но теперь это невозможно. Да и старик ни за что не согласится, узнав… Марилена со стесненным сердцем подумала, что так ничего и не сказала старикам, все откладывала разговор, и Владу запретила говорить… Она чувствовала себя виноватой. Беспокоилась она не за себя, боялась за старика, не хотела огорчать его, нанеся ему такой удар. Трамвай медленно громыхал по скудно освещенному ночному городу. От дверей и дребезжащих окон тянуло холодом. Марилена ежилась на грязном деревянном сиденье, поглубже запахиваясь в серое старое пальто с полысевшим каракулем. Для себя она твердо решила. Она согласна переменить свою жизнь. Может быть, это последняя возможность. Разве можно отказываться? Нет. Да и почему она должна отказываться? Счастливое ощущение тепла и покоя охватило ее, словно повеял летний ветер, — так хорошо ей было в те незапамятные времена, когда был жив Ливиу и никто еще не думал о войне. Конечно, рано или поздно она все скажет папе Северу. Скажет потому, что вовсе не чувствует себя виноватой. Так естественно хотеть себе в жизни счастья, в счастье нет греха. Кто-то сказал, что человек создан для счастья, что он не смеет отказываться от своего счастья. Она уверена, что и Ливиу, глядя из райских кущ, не осуждает ее, он ее понимает, не может не понять, если только и впрямь существуют райские кущи.