Сумерки - [32]
Несмотря на ненастье, Ливиу был в хорошем настроении. То есть в хорошем по сравнению с тем, в каком бывал обычно, но состояние все равно было такое, что хотелось кого-нибудь схватить за горло. И придушить! Ливиу получил хорошие вести от Марилены. Во-первых, им вернули машины, угнанные шайкой Папаначе. Давно пора! Во-вторых, Мэргитан вот-вот добьется его отзыва с фронта. Но это, пожалуй, не во-вторых, а во-первых. Мэргитан слов на ветер не бросает. Вояка старой закваски!.. Ах, домашняя постель. Кофе. Марилена отлично варит кофе… Запах ее волос… Ливиу закурил…
И тут он заметил впереди три самолета. Они шли прямо на колонну. Гула не было слышно, потому что тарахтел мотор. Ливиу затормозил и выключил двигатель. Адам открыл дверцу и распластался в грязи, слившись с ней. Ливиу не сдвинулся с места, он питал отвращение к грязи. И продолжал курить.
Взрыв.
Бомбы швыряют. Ливиу обернулся и посмотрел назад. Самолеты круто развернулись, сделали новый заход над колонной. Откуда-то сзади повалил густой дым. Кто-то делал ему отчаянные знаки: выходи!
Взрыв.
Еще взрыв.
Да, придется выйти… Он открыл дверцу и прыгнул как можно дальше. Ему хотелось миновать жижу, попасть на обочину, где грязи поменьше. Навстречу ему ринулся шквал свиста, нет, визга, нет, рева, лавина земли, удар, в голову — нет, в поясницу — нет, в ногу… и почему-то запах горелого мяса. И наступила тишина. Отчетливый звук удаляющихся самолетов. И тишина. Потом истошный крик Адама: «Господин Ливиу!» Что он, очумел? Кричит, как ненормальный. Топот ног. «Молдовану ранили». Кого ранили? Его? У него ничего не болит. С ним все в порядке. Но почему он не может двинуться? Кажется, в рот набилась грязь. Что за черт! Не получается… Кто-то переворачивает его. Несколько человек. Он с трудом различает лица. Как сквозь туман. Он как пьяный. Надо им сказать… Зачем они суетятся вокруг него? «Ногу, ногу, осторожно». Чью ногу? «Придется ампутировать… Принесите шприц». Это голос врача, капитана Мэгуряну. Он-то тут зачем? Делает укол? У меня же ничего, ну ничегошеньки не болит, чего они толкутся вокруг? Ах, ясно, хотят сделать противостолбнячный укол. Так положено, если ранили в грязи… «И почки»… Что за почки? Какие почки? Чьи почки? «Вот это уже опасно!» Для кого опасно? Где? Кому? Голос капитана Захарие. Он-то как сюда попал? Он же где-то в хвостовой машине. «Адам, разворачивайся и дуй с ним в госпиталь, во весь опор!» — «Ясно!» Адаму всегда все ясно. Опять включили мотор. Ливиу кажется, что его упаковывают… Зачем же так насиловать мотор? Что такое? Почему его связывают? Боже, какая боль! Что они с ним делают? Что у него за спиной? Они же его угробят!.. Его поднимают, он чувствует, как по лицу хлещет дождь. Носилки вталкивают в машину. Хлопает дверца. Что-то дернуло, ох, какая адская боль в спине. Адам, дружище, ты так и не научился плавно трогать с места, все рывками. Адам! Ох, как мне больно! Боль, боль всюду — ой, моя голова, голова…
Придя в сознание, он по грохоту понял, что все еще едет в машине. Сознание как будто прояснилось. Он попытался приподняться. Увидел забинтованную ногу, бинты были сплошь в крови. От чего? Машину подкинуло на ухабе. Ой, моя голова!.. Надо написать… Марилене… Влад… В кармане фотография… Здесь в кармане… Опять подкинуло… Ой, какая адская боль. Адам, фотография, где, где она?..
Он пошарил рукой. Нащупал ее кончиками пальцев. Попытался дотянуться. Боль, боль так и хлестнула по пояснице, боль, почки, крик…
Носилки опрокинулись, и он рухнул вниз, ударившись лицом о металлический пол грузовика. Машина продолжала путь, и, когда ее подбрасывало, тело его вздрагивало и подскакивало, будто он был еще живой.
5
ТОРЖЕСТВЕННОЕ СБОРИЩЕ
Воспоминание о пострадавшем ординарце Васе, о дружеском ужине отодвинулось в прошлое. Дело шло к зиме. На улице валил мокрый снег. Около часу дня в кабинете Севера зазвонил телефон. «Секретарь духовной Академии имеет честь осведомиться у господина Севера Молдовану, не соизволит ли он принять во второй половине дня господина Софроние Марку, ректора Академии». Недоумевающий Север ответил, что будет ждать господина ректора к 17.30. Велико было искушение сразу же спросить о причине визита, но господин адвокат Север Молдовану считал ниже своего достоинства вступать в беседу с секретарями. Растревоженный неизвестностью, мучимый любопытством, старик так больше и не сел за письменный стол. Начатая глава мемуаров осталась недописанной, новости в 13.00 он послушать забыл.
Заложив руки за спину, прохаживался Север по кабинету, останавливался иногда и смотрел в окно. За дверью, завешенной синей шторой, раздавались легкие шаги. Это вернулась домой Тамара. В прихожей она разувалась и ходила по дому в толстых белых носках. Из соседней комнаты с другой стороны доносилось негромкое звяканье посуды. За окном чернел мокрый асфальт, торопились редкие прохожие с зонтиками, торчали голые деревья, время от времени громыхал желтый трамвай или военная машина разбрызгивала веером коричневую грязь…
Он смотрел, но ничего этого не видел, раздумывая, зачем он понадобился ректору.
Памяти Горчева. Оффлайн-копия ЖЖ dimkin.livejournal.com, 2001-2004 [16+].
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».
«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.