Сумерки - [33]

Софроние Марку почти ровесник Ливиу, упокой его душу, господи! Марку — малый не промах и тонко разбирается, где богово, а где человеческое. Север, правда, с ним дела никогда не имел, но знает, что человек он надежный и основательный. Акции у него и в транспортном объединении, и в трамвайном тресте… Правда, скоро цена всем этим акциям будет медный грош, но главное, что, пока другие умирали на фронте, этот даром времени не терял. Особняк его в парке Эминеску тоже не малых денег стоит… И все чисто, не подкопаешься. «Богу богово, а кесарю — кесарево!» Что ему понадобилось от Севера? Не иначе, тут замешана политика. Марку, как все церковники, национал-царанист… Но если дело в политике, то старается он понапрасну… Хватит с Севера политики. Уж если он со своими либералами расплевался, то не затем, чтобы под дудку царанистов плясать. Все же Марку от него чего-то нужно, смотри, сколько церемоний развел, словно аудиенцию испрашивал. При теперешних-то нравах, когда об элементарной вежливости забыли, — мог ведь к себе в ректорат пригласить. Нынешняя молодежь и не на такое способна, а этот как-никак высокопоставленное лицо… Нет, похоже, что Софроние Марку во всех отношениях человек достойный.

Олимпия позвала Севера обедать, с отсутствующим видом он появился в столовой и молча уселся за стол. Повязал салфетку, проглотил две ложки супа. Постный! Одно название, что суп! Надоели ему овощные отвары, он хочет щей со свининой или куриного бульона, в котором золотыми блестками плавает жир! Подумать только, даже этого он не может высказать вслух. Рожи и Олимпия смертельно обидятся. Не они же виноваты, что мяса нет, а если иной раз и попадается, то втридорога. Что за негодяи эти спекулянты!

Он придвинул солонку и в сердцах стал солить и перчить суп. Золотистый суп сделался грязно-желтым.

— А потом будешь жаловаться на почки, — заметила Олимпия.

«Что ж поделаешь, — подумал он, — если у меня стали пошаливать почки. Но постнятиной я сыт по горло!»

Он проглотил ложку супа, лицо у него покраснело, он поперхнулся, закашлялся и поднес к губам салфетку. Один перец! Сейчас Олимпия опять начнет издеваться. Ну нет, этого он не допустит! До последней капли он съест эту гадость. Но Олимпия молчала. Она смотрела, как он нехотя хлебает суп, и в глазах ее вспыхивали знакомые насмешливые искорки.

Рожи собрала глубокие тарелки и принесла второе, а он, держась очень прямо и важно, обтер усы салфеткой и приготовился к разговору с Олимпией. Пусть и она внесет свою лепту: позаботится принять гостя получше.

— Звонил Софроние Марку, просил принять его после обеда.

Олимпия оживилась. Все церковное кровно ее касалось. Правда, Марку, хоть и носил рясу, не был настоящим духовным пастырем, и все же… Она положила Северу в тарелку картофель, приготовленный по-французски, постаравшись, чтобы яиц и сметаны ему досталось побольше.

— И что же ты ответил? — озабоченно спросила она.

— Что жду его к пяти тридцати…

Она облегченно вздохнула. Очень хорошо, что он согласился. Нельзя отказывать церкви, кто бы не просил от лица ее и о чем бы не просил. Они с Валерией твердо усвоили это от старого Исайи с младенчества и навсегда. И тут же Олимпия подумала о доме, он давно уже стал обузой. Этот визит как нельзя кстати. Можно будет посоветоваться с Марку.

— Марку сказал, что ему нужно?

— Нет.

— Может, он собирает пожертвования?

Север перестал жевать и посмотрел на нее, сердито нахмурив брови.

— Какие еще пожертвования? У меня и так, кроме имени, ничего не осталось.

— На церковь и последнее отдают.

— Оставь меня в покое со своей церковью! Сколько я себя помню, я всегда только жертвовал, жертвовал и жертвовал! Разве построили бы собор без господина адвоката Севера Молдовану? Чего тебе еще? Последнее отдавать? Пора бы уж церкви обо мне позаботиться. Попрошу-ка я Никулае…

Эта неожиданная мысль его рассмешила. Олимпия, заметив, что он улыбается, сочла, что настало время поговорить о доме.

— Ты говоришь, Никулае… Знаешь, я подумала, с домом можно поступить так…

Север насторожился.

— Интересно, интересно, с каким это домом?

— Да с нашим домом.

— А при чем тут Никулае?

Олимпия, боясь, как бы не напортить, говорила очень мягко:

— Это я и хочу с тобой обсудить. Я подумала, а не пожертвовать ли дом церкви?

Старик даже не разозлился — такой это ему показалось нелепицей, он захохотал.

— И долго ты думала?

— Другого ответа я от тебя и не ждала. — Олимпия иронически улыбнулась. — Я же сумасшедшая идиотка.

Север улыбался. Он священнодействовал, приготавливая себе «шприц»[17], отмерил четверть стакана вина и разбавил минеральной водой. Без этой церемонии и обед не в радость. Правда, сегодняшний скудный обед и запивать смешно, а честно говоря, не только сегодняшний. Но отказаться от ритуала значило признать себя побежденным. Он пригубил напиток, обмакнув в него усы. И это входило в ритуал, сначала ощутить легкое покалывание минеральной воды, потом душистую терпкость вина.

— Ты соображаешь, что говоришь, Олимпия, — благодушно произнес он. — У власти коммунисты, а мы отдаем дом церкви? Нет, я, слава богу, еще в своем уме…

Олимпия поняла, что ее предложение не только неосуществимо, но и опасно. Коммунисты… Но сдаваться ей не хотелось.