Судить Адама! - [117]

– Герои не герои, а труженики без дураков.

– Это вы – труженики? Не смеши, знаю я вас всех как облупленных. Не зря же мы земляки Обломова. Мы – обломовцы, мы восемь часов сонно работаем, а остальное время спим, спим, спим! Вы знаете, по скольку часов мы спим?

– А сколько надо? Или на сон тоже нормы установлены?

Поднялся Мытарин и сказал, что норм существует несколько. Самую экономную установил Наполеон: солдату – пять часов, ученому – шесть, дураку – семь, женщине – восемь.

Женщины оскорбились и обвинили Мытарина во всех возможных грехах, выставив главным его склонность к курьезам. Ведь и этот суд над котом заварился с его помощью. Или не так? Насмешничать любит, а совхоз до сих пор отстает по мясу-молоку. До затопленья, когда здесь луга были, мы как сыр в масле…

Мытарин усмешливо помотал головой, но все же ответил, что сооружение гидростанций и затопление пойменных земель – необратимый факт, надо укреплять кормовую базу на другой основе, и она будет укреплена, но работать надо, не разгибаясь. Заботкин прав, упрекая нас: плохо работаем, кое-как.

– Опять мы виноваты! Ну ты скажи, до чего ловко выходит!

– У них так: как чуть что, так – народ. А начальники где?

Балагуров толкнул локтем Межова:

– Давай, Сергей Николаевич, объясни народу как депутат райсовета. Выходи, выходи, не упирайся.

И едва Межов вышел к судейскому столу, на него посыпался град упреков: доски тротуаров сгнили, осенью грязь начинается, ноги поломаем, улицы тоже пора замостить, газ могли бы провести в дома, сколько нам с баллонами бегать! Разве власти не виноваты?

– Виноваты, – сказал Межов. – Они всегда были виноваты, власти, из века в век. Но власти меняются, причем кардинально, а пороки остаются. Причем всё те же. Вот сейчас у нас выборная власть, мы выполняем ваши наказы, стараемся благоустроить вашу жизнь. Других целей у нас нет. И у депутата Ба-лагурова нет, и у меня. Дурных примеров вроде бы не подаем. Значит, с горя пьете, что ли, от нужды воруете?… Ну вот, сказать в оправдание нечего. Так кто же все-таки виноват?

С задней скамьи поднялся сутулый от старости седой Илиади:

– Виноват человек, его природа. Сегодня мы услышали много фактов человеческой жадности, ненасытности, эгоизма, тщеславия, завистливости… Что такое человек?

– Минуточку! – Митя Соловей постучал по графину. – Наш суд превращается в диспут на самую общую тему. Подождите, товарищ Илиади. А вы свободны, товарищ Заботкин. Прошу внимания, граждане! Слушание свидетелей и потерпевших окончено, мы удаляемся для выработки решения на совещание.

– А как же мой план? Я же предупреждал, понимаешь! – К столу пробился Башмаков с папкой в руках, но члены суда уже вышли и направились к восьмиквартирному дому. Башмаков сунулся к начальству: – Товарищ Балагуров! Товарищ Межов! Я же план персонального коммунизма Хмелевки составил, понимаешь, а они с котом возятся столько дней. Извини-подвинься, понимаешь, но слушать вам придется.

– Извините, но меня перебили, и я должен закончить. Что такое человек? Грубо говоря, человек состоит из трех частей…

– Да ладно, Склифосовский, слыхали!

– Извини-подвинься, человек тут ни при чем. Тут главное, понимаешь, сама жизнь, а не человек.

Межов покачал головой и присел на переднюю скамейку, а Балагуров занял за столом место председателя и поднял руку, призывая к тишине. Когда утихли, дал слово Башмакову, поскольку вопрос у него особой важности. Ни у кого еще такого конкретного плана нет, а у нас в Хмелевке есть. Ведь план для Хмелевки, верно? Для построения коммунизма и благоустройства быта.

– Верно, – сказал Башмаков, уже надевший очки и развернувший свою папку. – План построения…

– Построения или благоустройства? – уточнил Балагуров.

– Это все равно.

– Нет, не все равно. Построение – это как бы новый процесс: вот ничего не было, а вы составили план построения, мы его обсудили, приняли за основу, потом внесли поправки, дополнения и уточнения, затем приняли в целом. Так?

К столу пробралась старуха Прошкина и поклонилась:

– Так, батюшка, так, правильно. А только кто же мне заплатит за новый просяной веник? Старый был бы, ладно, а то ведь раза два только горницу подмела. Который день хожу, слушаю, обо всем говорят, а про мой веник ни словечка. И он сидит неподступный.

– Кто он? – Балагуров не обиделся, что его перебили.

– Да Титков, кто же еще! Вот он, идол, дремлет без печали.

Титков спал сидя, Адам дремал у него на коленях, изредка приоткрывая глаза на постоянно говорящих людей: они, кажется, забыли про них с хозяином.

– Такие вопросы я не решаю, – сказал Балагуров. – На то суд есть, вот он посовещается, подумает и тогда уж заставит кого надо возместить вам. Дело-то серьезное, правда?

– Не пустяшное, батюшка, – просяной ведь, новый.

Публика развеселилась опять, но Балагуров быстро навел тишину и вернулся к разговору с Башмаковым.

– Так план построения или благоустройства? – снова переспросил он.

– Построения, – сказал Башмаков. – Я, понимаешь, заново все хочу, чтобы и фундамент быта был, извини-подвинься…

– Неправильно! – крикнул прораб Ломакин и вышел, раздвинув толпу, в первый ряд. – Позвольте, Иван Никитич, я ему растолкую по-своему, как строитель.