Судьба генерала - [16]

— Поди! Поди! Вправо держи! — раздавался звонкий голос мальчика-форейтора, скачущего в высоком седле на одной из передних лошадей.

Как сладко звучали для ушей Фёдора Васильевича, сына небогатого орловского помещика, эти крики.

— Сторонись, народ честной! Министр едет!

Экипаж остановился у особняка на Мойке. Рослый гайдук, одетый венгерским гусаром в алом ментике[6], соскочил с запяток и, опустив подножку кареты, открыл, кланяясь, чёрную лакированную дверцу с замысловатым гербом новоиспечённого в прошлом году графа. Ростопчин, среднего роста мужчина, плотного телосложения, с быстрыми и резкими движениями, стремительно пронёсся мимо швейцара в пёстрой, расшитой золотыми галунами ливрее и Одним духом вбежал по мраморной лестнице в бельэтаж. Граф бросил в руки лакея треуголку, перчатки и трость и, поправляя густые, мелко вьющиеся тёмно-русые волосы, прошёл в небольшую уютную комнату, представляющую собой что-то среднее между кабинетом и диванной, где рядом с окном у маленького изящного секретера из красного дерева сидела красивая брюнетка в зеленоватом, полупрозрачном платье из индийского муслина, одетом без белья, прямо на голое тело. Воздушная материя ниспадала длинными и широкими складками вокруг стройной фигуры, как туника на греческой статуе. Рукава были скреплены застёжками из античных камей. На плечах и поясе также были камеи. Мадемуазель Бонейль быстро спрятала в один из секретных ящичков секретера недописанное письмо Талейрану, министру иностранных дел Франции и бывшему любовнику, и, радостно улыбаясь, обернулась, протягивая для поцелуев обе руки голубоглазому и по-французски живому и острому на язык любовнику нынешнему, тоже, возможно, по случайному совпадению исполнявшему обязанности министра иностранных дел, но только России, находившейся, кстати, в этот момент в состоянии войны с Францией. Видимо, легкомысленную красотку Бонейль министры иностранных дел преследовали везде, в какой бы стране она ни появлялась.

— Ну наконец-то, Федя, ты приехал! — воскликнула мадемуазель, делая ударение в имени графа на последнем слоге. — Как долго мы с тобой не виделись! Куда же ты запропастился, мой голубоглазый козлик? Неужели всё дела и дела? И ты не помнишь больше обо мне? — Она обидчиво надула губки.

Хотя и расстались только вчера поздно вечером, но Фёдор Васильевич был на той стадии ошалелой влюблённости, когда каждый час разлуки с очаровательной француженкой для него был равен дню и когда самая отъявленная глупость и даже откровенная ложь звучат в милых устах самой искренней и мудрой правдой.

— О, Мари, моя обожаемая Мари, — выдохнул и припал к точёным обнажённым рукам. — Я, к сожалению, был очень занят. Сегодня утром мой государь поругался с лордом Уитвортом. Поэтому мне пришлось срочно сочинять угрожающую ноту английскому кабинету, и, главное, царь наконец-то с интересом выслушал мои идеи по поводу прекращения этой дурацкой войны с твоей дорогой родиной и заключения в будущем союза с первым консулом.

— Вот это новость! — воскликнула радостно Мари.

Её карие глаза засверкали.

«Как хорошо, что я не отправила ещё письмо министру», — подумала мадемуазель Бонейль и спросила вслух:

— А как Его Величество отнёсся к твоей идее Индийского похода?

Хитрая Мари делала вид, что кое-какие мысли, подбрасываемые ею с подачи лучшего дипломата своего времени Талейрана и стоящего за его плечами Наполеона тщеславному фавориту русского императора между любовными утехами и забавными каламбурами и шуточками, на которые так был охоч «сумасшедший Федька», пришли будто бы сами собой в его мудрую, слегка плешивую голову.

— У него загорелись глаза, — самодовольно рассказывал Ростопчин. — Лавры Александра Македонского уж точно не дают ему спать. Но он предупредил меня, чтобы я сейчас попридержал лошадей. Сразу раскрывать карты мы не можем, да и надо подождать, когда англичане захватят Мальту и пошлют нас с нашими притязаниями на неё к чёрту. Вот тогда я и подлезу к рассвирепевшему государю со своим проектом полного изменения внешней политики. Он у меня уже почти готов.

— Господи, какой ты умный, Федя! — воскликнула Мари и встала со стула.

Красноватые лучи уже заходившего солнца осветили её почти не скрываемую лёгкой полупрозрачной материей великолепную фигуру.

— А ты так великолепна, прямо древнегреческая красавица, — взволнованно произнёс Ростопчин.

— Ты дашь мне почитать твой проект, мой козлёночек? — спросила француженка, ласково обнимая за шею графа, который был немного ниже её ростом. — Ты же знаешь, политика и философия — моя страсть.

— Конечно, моя гречаночка, — кивнул в ответ. — Заодно посмотришь стиль, я хочу, чтобы он был блестящим, достойным того великого предмета, о котором пишу. Да, кстати, совсем забыл, у меня тебе подарок, — и граф вынул из внутреннего кармана чёрного сюртука со звёздами на груди светло-коричневый кожаный футляр, открыл его. На малиновом бархате лежал массивный золотой с эмалью браслет в виде змеи, голова её была сделана из изумруда.

— Какая прелесть! — воскликнула Мари и, забыв о политике и философии, одела его себе на руку и залюбовалась, как переливается драгоценный камень в солнечных лучах. — Мне точно чего-то не доставало на руку к этому платью, — подошла к зеркалу и повертелась перед ним. — Шикарно! У тебя отменный вкус, Федя, — призывно улыбаясь, повернулась к любовнику.