Судьба генерала - [17]

Ростопчин кинулся к ней и страстно сжал в своих объятиях.

— Так ты не забудешь дать мне посмотреть проект? — спросила Мари, переводя дух от страстного поцелуя.

— Не забуду, не забуду, — возбуждённо выдохнул потомок татарских мурз и упал вместе с красоткой Бонейль на широкий турецкий диван, покрытый узорным китайским шёлком и многочисленными мягкими подушечками, среди которых мирно похрапывала беленькая кудрявая моська. Недовольная собачонка звонко затявкала на нарушивших её покой, но даже если сейчас начали бы палить из пушек под окнами диванной, ни Федя, ни Мари не обратили бы на них ни малейшего внимания. Моська зевнула и побежала из комнаты в приоткрытую дверь на кухню попить тёплого молочка. В будуаре же звучали лишь поскрипывание металлических пружин да страстные стоны пылких любовников. А со стены напротив с небольшого портрета в овальной рамке смотрел на извивающиеся тела на турецком диване, одобрительно и иронично усмехаясь, Шарль Морис Талейран, министр иностранных дел Франции, как всегда верный своему девизу: «Пускать вперёд женщин», которому он не изменял в продолжение всей своей долгой и блестящей карьеры дипломата.

ГЛАВА 2

1

Лето, как всегда, двор российского императора провёл в Павловске, Гатчине и Царском Селе. А 1 ноября Павел Петрович вернулся на зиму в Петербург. В этом году морозы ударили раньше времени. Нева встала на второй неделе последнего осеннего месяца. Вскоре уже навели по льду Исаакиевский, Васильевский и Воскресенский мосты. Но народ русский, как известно, не любит проторённых путей, поэтому большая часть горожан ходила и ездила по льду в любом приглянувшемся месте, только объезжая полыньи и проруби, отмечаемые ёлками. Приближалось Рождество.

В один из таких морозных декабрьских дней Павел Петрович стоял утром у окна и задумчиво смотрел на Неву. В морозной дымке расплывались сиреневые контуры Петропавловской крепости, домов на Васильевской стрелке, мачты торговых кораблей за ней. Громкий голос Ростопчина гулко отражался под высокими, расписанными античными орнаментами сводами рабочего кабинета императора в Зимнем дворце. Царь осмотрелся вокруг. Скоро, ох как скоро переедет он из этих ненавистных стен, где всё пропахло паскудными юбками его матери Екатерины Великой, в свой дворец, Михайловский замок, где будет жить-поживать комфортно, в абсолютной безопасности, наконец-то в полном смысле этих слов как у себя дома и начнёт всё с чистого листа: посадит в крепость неблагодарных и коварных старших сыновей, отошлёт в ссылку надоевшую жену, чтобы не вертелась под ногами, пригласит из Германии её племянника тринадцатилетнего принца Евгения Вюртембергского, поженит его на любимой дочке Катеньке и сделает их наследниками. А во внешней политике подпишет не просто мир, а союзный договор с Наполеоном, молодым, честолюбивым первым французским консулом, и прижмёт хвост наглой Англии, привыкшей загребать жар чужими руками. Павел Петрович оторвался от мыслей и приказал Ростопчину:

— Читай сначала.

Граф покорно перевернул листки исписанной красивым писарским почерком рукописи и вновь начал читать первое личное послание российского императора Наполеону.

— Господин первый консул, — выразительно декламировал по-французски Фёдор Васильевич, выкатив от удовольствия большие голубые глаза. — Те, кому Бог вручил власть управлять народами, должны думать и заботиться об их благе…

Император слушал и постукивал пальцами по холодному стеклу, снизу и по краям покрывшемуся ледяными узорами. Особенно ему понравилась фраза: «Я не говорю и не хочу пререкаться ни о правах человека, ни о принципах различных правительств, установленных в каждой стране. Постараемся возвратить миру спокойствие и тишину, в которых он так нуждается».

«Да, вот так, решительно и ясно я отвечу на английские и австрийские происки! Так же нужно действовать и внутри империи»! — думал Павел Петрович, даже не подозревая, что этим самым подписывает себе смертный приговор.

А в то время как в Зимнем дворце обсуждали первое письмо царя французскому консулу, в Париже происходили знаменательные события, теснейшим образом связанные со всем, что происходило в России и что ещё будет происходить в ближайшие пятнадцать лет и отразится на судьбе всей страны, в том числе и Николая Муравьёва, уже выбравшего в мечтах стезю военного человека, отстаивающего достоинство и честь Родины. А повоевать ему пришлось много. Именно в эти годы, когда он только начинал жить, завязывались все те узлы мировой политики, развязывать, а порой разрубать которые предстояло и Николаю Муравьёву как военному и как дипломату в Европе и на просторах вожделенной в то время для всех великих европейских держав Азии.

Вечером 24 декабря по новому стилю, или 3 нивоза восьмого года Республики по ещё не отменённому календарю Французской революции, первый консул готовился в своей резиденции дворце Тюильри выехать в Оперу, где должна была идти премьера оратории Гайдна. Наполеон, уже давно одетый в простой генеральский мундир и белые лосины с сапогами, нервно откидывая прядь чёрных волос, падающую ему на широкий, крутой лоб, ходил по комнатам, ожидая, когда же его жёнушка, Жозефина Богарне, наконец-то закончит прихорашиваться и выйдет из своих покоев. Но та никак не могла решить сложнейшего вопроса, какую же шаль из нескольких десятков ей надлежит накинуть на красивейшие в Париже плечи. Наполеону это уже надоело, — подрагивая левой ногой, недовольно сказал стоявшему неподалёку адъютанту, чтобы тот передал первой консульше: пусть она сама добирается до Оперы. Наполеон стремительно сбежал по мраморным ступеням с крыльца и влетел в карету.