Судьба генерала - [18]

— Пошёл, и побыстрее! — крикнул первый консул кучеру. — Мы опаздываем.

Карета с грохотом понеслась по улицам Парижа. Наполеон мрачно посматривал из окна на вечерний город. По узким тротуарам ещё слонялось довольно много потрёпанных парижан. Раздавались возгласы уличных торговцев. Пахло жареными каштанами и дешёвыми лепёшками. Он видел, как над жаровнями и покупатели, и продавцы с удовольствием греют озябшие руки и о чём-то болтают.

«Наверно, сплетничают обо мне и жене», — подумал Наполеон.

Ему вспомнилось, как ещё несколько лет назад он в потрёпанной шинели, засунув руки поглубже в карманы, вот так же ходил по каменным тротуарам, голодный и худой. Первый консул улыбнулся: кое-чего он всё же в жизни добился. Правда, всё ещё впереди… впереди… Наполеон продолжал задумчиво улыбаться, когда увидел, как лошади вылетели на улицу Сан-Никез, мимо пронеслось несколько лавочек, освещённых тусклым, колеблющимся светом дешёвых свечей, бочка водовоза с впряжённой в неё старой, какой-то серо-зелёной клячей… И тут словно земля разверзлась под ногами. Раздался оглушающий взрыв, карету подбросило, первый консул упал на переднее сиденье, но быстро вскочил и высунулся, приоткрыв дверцу, чтобы, как на поле боя, оценить обстановку. Одного взгляда опытному генералу-артиллеристу было достаточно: заряд «адской машины», который находился в бочке на колёсах, взорвали чуть позднее, чем надо. Его карета неслась необычно быстро. Потому-то и спасся. На месте, где секунду назад видел эту самую бочку, была воронка. Вокруг валялись трупы людей, многие из них ещё корчились в конвульсиях, бились раненые лошади. Это всё, что осталось от его конвоя. Удушливо пахло сгоревшим порохом, как на батарее у самых орудий во время боя. Подъехала в своей карете Жозефина Богарне. Она с ужасом смотрела на трупы людей и лошадей, лужи крови и груды битого кирпича. Так как его карета была повреждена, Наполеон пересел к жене.

— Вперёд, вперёд! — рявкнул Наполеон кучеру и тем, кто остался в живых из его свиты, тем голосом, каким командовал на поле сражений, — не останавливаться, в Оперу, живей!

Когда перед поднятием занавеса первый консул с женой вошли в свою ложу, только что узнавшая о случившемся публика устроила им овацию. Наполеон сдержанно поклонился. Он слушал музыку с непроницаемым, каменным выражением надменно-холодного лица, известного уже миллионам. Но Жозефина справиться с волнением не могла, то и дело всхлипывала. Слезинки изредка скользили у неё по щекам. Тем спокойнее на её фоне выглядел первый консул.

Но когда Наполеон вернулся к себе во дворец Тюильри, то тут уж выплеснул весь свой гнев. Корсиканский темперамент дал себя знать. Министр полиции Фуше, бледный, худой, похожий на оживший труп, выслушал обрушившийся на него поток оскорблений с совершенно ледяным спокойствием. Закончив гневаться, первый консул отпустил главного полицейского восвояси, но вдруг деловым, будничным тоном бросил удаляющемуся живому покойнику:

— Начинайте расследование с того, что установите, кому принадлежала водовозная бочка, что стояла на месте взрыва, и зелёная кляча, в неё впряжённая.

— Будет исполнено, господин консул, — ответил Фуше и с восхищенным удивлением, смешанным даже с долей опаски, взглянул на молодого выскочку.

«Этот генералишка умён, хладнокровен и наблюдателен, с ним надо держать ухо востро», — подумал гений сыска и холодного предательства.

Когда он ушёл, Наполеон упал в кресло и, мрачно глядя перед собой, сказал своему министру иностранных дел, Шарлю Морису Талейрану:

— Кто бы ни устроил этот взрыв, якобинцы или роялисты, какая мне разница. Всё равно за ними, конечно, стоит Англия. Золото Питта замешано во всём. Поэтому пусть Фуше гоняется внутри страны за революционерами и шуанами[7], а мы ударим по Альбиону. Ускорьте сближение с Россией. Соглашайтесь на все условия, которые выдвигает Павел. Главное для нас — это заключить военный союз с русскими и организовать поход в Индию. Когда наш флаг будет развиваться на берегах Инда и в Бенгалии, эти надменные лорды будут униженно лизать нам сапоги. Вот тогда я им припомню этот взрыв.

Дипломат в ответ поклонился, скрывая вспыхнувшее в умных и хитрых глазах недовольство. Он считал все мечты об этом Индийском походе химерами, которые только мешают вести реальную политику. Сблизиться с Россией, чтобы заставить Англию пойти на выгодный для Франции мир, — это он понимал и одобрял, а все эти игры в походы а ля Александр Македонский Талейран считал несерьёзным, недостойным делом для зрелого политика.

«Эх, молодо-зелено! — подумал министр, поглядывая ясным, холодным взглядом на консула, он был старше на пятнадцать лет. — Хотя, может, жизнь его чему-то научит и он бросит эти дурацкие мечтания?»

Талейран выпрямился, не спеша повернулся и с высоко поднятой головой, даже чуть откидывая её назад из-за высокого воротника сюртука и туго повязанного под подбородком широкого белого галстука, пошёл к дверям с золочёным орнаментом, тяжело прихрамывая на правую ногу. На его курносом лице застыло привычное надменно-злое выражение, исчезавшее только тогда, когда он появлялся в светской гостиной, где было много молоденьких, хорошеньких женщин.