Струве: правый либерал, 1905-1944. Том 2 - [5]

«Как бы ни было трудно каждому из нас подчиняться приемам и методам партии в тот или другой момент, как бы подчас каждый из нас ни расходился с теми или другими элементами партии, тем не менее каждый из нас должен чувствовать в настоящее время абсолютную нравственно-политическую обязательность крепко держаться за партию. Ибо при тех исключительно трудных обстоятельствах, в которые поставлена теперь Россия, только сплоченное действие демократических общественных элементов может вывести нашу страну на путь действительного обновления и здорового развития. Как бы каждый из нас ни желал сохранить свою индивидуальную независимость, он должен помнить, что принадлежность к партии и действие в сомкнутом ряду является в настоящее время прямо-таки этической обязанностью в отношении к высшим интересам страны»[7].

Струве действовал в полном соответствии с тем, что проповедовал. Повинуясь моральному долгу, он безжалостно подавлял в себе многочисленные сомнения, касавшиеся стратегии и тактики партии. Он неистово нападал на всякого (прежде всего — на будущих октябристов), кто покидал партию из-за недовольства (внутренне самим Струве разделяемого) ее левой ориентацией. Русской интеллигенции, неизменно ставившей верность программным догмам превыше соображений прагматической политики, такое нарочитое смирение вовсе не было свойственно, но для кадетов оно не являлось редкостью. Маклаков, к примеру, позже признавал, что когда партия допускала грубые, по его мнению, просчеты, он также вынужден был хранить молчание[8].

Возвращаясь 26 октября в Петербург из Германии, Струве был настроен исключительно благодушно. Ему казалось, что старый режим, основанный на бюрократическо-полицейском деспотизме, рушится столь стремительно, что никакая сила на земле не сможет восстановить его и что из-под его развалин русский «народ» вот-вот поднимется к свету. В самом первом своем публичном выступлении, в речи, произнесенной в Союзе инженеров в день приезда, он признался в «ужасном грехе» — в неверии в русский народ; теперь же, по его словам, он осознал свою ошибку и с уверенностью смотрит в будущее[9].

Его возвращение, однако, совпало с временным затишьем на улицах; в результате создавалось обманчивое впечатление, что страсти наконец-то улеглись, а страна находится в процессе мирного перехода к новому конституционному строю. Всероссийская стачка завершилась, и публика все еще не оправилась от эйфории, произведенной Манифестом 17 октября. Но на деле России грозили новые неприятности. Радикальные интеллигенты, получившие в лице Советов прекрасную трибуну для пропаганды массовых революционных акций, продолжали подстрекать рабочих на борьбу с монархией. Для того чтобы ожесточение вспыхнуло с новой силой, достаточно было малости. И такой инцидент произошел как раз в тот день, когда Струве вновь ступил на петербургскую землю: в Кронштадте восстал морской гарнизон. Реагируя на это выступление с намеренной жесткостью, председатель Совета министров Сергей Витте приказал отдать зачинщиков мятежа под военно-полевой суд и на всякий случай ввел военное положение в неспокойных польских областях. 1 ноября петербургский Совет ответил на репрессии властей призывом к общегородской стачке. В последующие два дня жизнь в столице практически остановилась, поскольку более ста тысяч рабочих не вышли на работу. Встали железные дороги, было отключено электричество. Волна паники захлестнула петербургскую биржу. Вдохновленные успехом, лидеры Совета принялись обсуждать перспективы распространения стачки на всю территорию страны. Однако, как часто случается в подобных ситуациях, отсутствие адекватных забастовочных фондов заставило движение дрогнуть. 5 ноября, в субботу, под гром революционной риторики, представители рабочих отступили, а Совет проголосовал за прекращение стачки. Но и после этого спорадические вспышки насилия наблюдались как в столице, так и других местах. 14–15 ноября вспыхнул мятеж на Черноморском флоте. В то же самое время началась забастовка почтовых и телеграфных служащих, на несколько недель прервавшая сообщение по всей империи. В результате выдвигаемых студентами требований предоставить право участия в административных решениях и бойкота ими «реакционных» профессоров было закрыто несколько университетов.

Наблюдая за этими событиями, Струве чувствовал, что необходимо как можно скорее восстановить в стране дееспособную политическую власть. Добиться этого можно было только при двух условиях: скорейшем проведении парламентских выборов на основе всеобщего избирательного права и предоставлении сформированному таким образом парламенту реальной законодательной власти, включая право назначения министров. По замечанию, сделанному им еще в начале года, во время пребывания во Франции, «революция в России должна стать властью»[10]. Бюрократия более не способна управлять; чем дольше она цепляется за власть, тем шире распространится смута и тем больший ущерб будет нанесен экономике страны. На третий день после возвращения Струве имел аудиенцию с Витте, который в то время проводил серию встреч с видными деятелями оппозиции, в ходе которых пытался определить, в какой степени правительство может рассчитывать на их поддержку. Исходя из письма, вскоре направленного Струве в одну из дружественных газет, на встрече обсуждался избирательный закон, который разрабатывала в то время специальная правительственная комиссия. Струве добивался от премьер-министра четких гарантий того, что акт предусматривает широкое и по-настоящему демократичное избирательное право