Струве: правый либерал, 1905-1944. Том 2 - [4]

.

Избранная либералами стратегия неминуемо вела к столкновению с правящим режимом и фактически гарантировала крушение конституционного порядка. Единственный довод, который можно привести в ее оправдание, состоит в следующем: она исходила из «дозированного» риска, казавшегося руководству партии все более приемлемым по мере того, как победы 1903–1905 годов укрепляли в кадетах непоколебимую уверенность в собственном умении держать под контролем любую, в том числе и революционную, ситуацию. Кадетские лидеры были убеждены, что, оказывая неослабное давление на бюрократию и опираясь при этом на поддержку радикалов, можно будет теснить режим до тех пор, пока в стране не восторжествует подлинная парламентская демократия. Милюков, увлекавший конституционных демократов на этот воинственный путь, несомненно, ощущал поддержку подавляющего большинства рядовых членов партии. Внутренне он оставался осторожным и уравновешенным человеком, который по большей части следовал за своими избирателями, нежели вел их за собой. Лишь немногие покидали партию из-за того, что она слишком далеко ушла влево; таковых значительно превосходили перебежчики в противоположный лагерь, полагавшие, что кадеты недостаточно полевели. Большая часть правых откололась во время создания партии, когда консервативные элементы Союза освобождения образовали Союз 17 октября. Несмотря на некоторые оговорки по стратегическим вопросам, Струве (подобно Маклакову) присоединился к кадетам и сотрудничал с последними только потому, что просто не видел иной альтернативы: ни октябристы, ни прочие правые партии не казались ему жизнеспособными вариантами.

Конституционно-демократическая партия (или, как ее назовут позже, Партия народной свободы) была основана на учредительном съезде, состоявшемся в Москве 12–18 октября 1905 года. Мероприятие оказалось не слишком многолюдным, поскольку всероссийская стачка, парализовавшая железные дороги, не позволила приехать в столицу многим делегатам с мест. В своем вступительном слове Милюков охарактеризовал политику новой партии довольно радикальным образом: группировки, находившиеся правее кадетов, он зачислил в разряд «противников», а тех, кто занимал более левые позиции, именовал «не противниками, а союзниками». Далее он с нескрываемой гордостью говорил о том, что Конституционно-демократическая партия «стоит на том же левом крыле русского политического движения», что и прочие социалистические партии, а программу кадетов называл «наиболее левой» среди программ либеральных партий Европы. По Милюкову, принципиальное отличие кадетов от социалистов было обусловлено тем, что последние настаивали на демократической республике (а не конституционной монархии), а также на обобществлении средств производства[4]. Съезд постановил, что работа партии в будущем парламенте (в так называемой «булыгинской думе», задуманной в качестве не законодательного, а совещательного органа) должна быть посвящена борьбе за созыв Учредительного Собрания, избираемого на основе так называемой «четыреххвостки» — всеобщего, прямого, равного и тайного голосования. (Это требование являлось одним из центральных пунктов платформы Союза освобождения.) В программе, принятой съездом, кадеты выдвигали и другие далеко идущие требования, включая распространение гражданских свобод на всех граждан и учреждение парламента, облеченного законодательной властью.

17 октября, в предпоследний день работы съезда, правительство обнародовало известный Манифест, в котором признавалась большая часть требований Союза освобождения, в том числе гарантии гражданских прав и необходимость созыва законодательного представительного органа. Реакция кадетского съезда на эти беспрецедентные уступки оказалась на редкость прохладной: по-видимому, партия не хотела проявлять излишнюю радость, чтобы не лишать себя права настаивать на еще больших уступках. Милюков, изучивший текст Манифеста, опубликованный в свежих газетах, заявил, что документ «ничего не меняет»: «война продолжается»[5]. Съезд принял жесткое постановление, в котором выражалось сомнение в искренности правительства, а императорский Манифест по целому ряду оснований объявлялся «не оправдавшим ожиданий». Особое ударение было сделано на то, что обещанная царем Дума «не может быть признана правильным народным представительством». Партия оставляла за собой право продолжать борьбу за созыв Учредительного Собрания[6].

I съезд предопределил политическую линию кадетов на два года вперед — на то самое время, когда решалась судьба русского конституционализма. И хотя впоследствии партия отказалась от наиболее экстремистских требований (включая созыв Учредительного Собрания), она продолжала настаивать на том, что предназначением парламентской деятельности является не дележ полномочий с царской короной, но лишение последней всяческой власти.

Нам гораздо легче проследить за поступками Струве в те штормовые годы, нежели восстановить тогдашний ход его мыслей. Двадцать месяцев, которые пролегли между его возвращением в Россию и роспуском II Государственной Думы (октябрь 1905 — июнь 1907), стали единственным отрезком его жизни, когда он добровольно подверг себя ограничениям партийной дисциплины и подчинялся мнению большинства, даже не будучи с ним согласен. Он поступал таким образом потому, что был уверен: Конституционно-демократическая партия, несмотря на все ее промахи, воплощала собой единственную надежду на установление в России эффективного демократического правления и, следовательно, предотвращение всеобщего политического коллапса. Исходя из этой предпосылки, поддержание партийной дисциплины, столь противной его темпераменту, оказывалось весьма существенным: